Марджори в поисках пути
Шрифт:
Она написала одно высказывание из «Пигмалиона».
— Довольно невыразительный почерк, — сказала она. — Теперь я это вижу.
Он внимательно посмотрел на листок, надув щеки:
— Он довольно сильно изменен.
— Откуда ты это знаешь? — вспыхнула она. — Что, Ноэль показывал тебе мои письма?
— Нет. Просто это как раз тот почерк, который подвергся изменениям.
— Боже, сверхъестественно!
В действительности, в последние год-два ее почерк потерял многое из той элегантности, которой он обладал когда-то: греческое написание «е», длинные и полновесные вертикальные
С десяток минут он молчал, уставясь на листок, временами кивая головой. Она почувствовала себя смущенной:
— Ну, скажи же что-нибудь.
Смяв листок, он швырнул его на палубу, и ветер унес его в море.
— Извините, я ничего не понял. Можете получить ваши деньги обратно в кассе.
— Ты дрейфишь, ты бы этим не ограничился.
Он взглянул на нее с необычной теплотой, слабая улыбка проскользнула в уголках его губ.
— Я назову тебе две вещи, которые я заметил. Затем отправлюсь заказать кофе. Боюсь, Ноэль довольно-таки подлый сукин сын, в конце концов. Вторая вещь — твой почерк почти полностью сходен с почерком Анитры.
— Анитры?
— Да, девушки, на которой я так и не женился.
Он скудно пообедал овощным салатом и заел его мороженым, и она полюбопытствовала:
— Ты что, вегетарианец или, может, еще кто-нибудь? Я что-то не помню, чтобы видела, как ты ел мясо на пароходе.
— Во мне семьдесят два килограмма. До этого года я никогда не весил больше шестидесяти четырех. Я попытаюсь в среднем возрасте не раздуваться в шар.
— Смотри-ка, уж кто-кто, а ты, должно быть, тщеславен.
— Ты абсолютно права, — ответил он добро-душ-но, — с такой щекастой физией, как у меня, это выглядит глупо, но я всегда не любил жирных людей.
— Дорогой (она опять так назвала его), я не это имела в виду. Просто ты так незаземленно подходишь ко всему, и я не думала, что это тебя так заботит.
— Человек, Марджори, живущий одиноко, постоянно занят собой. Ему же не о чем больше волноваться.
— Ты предполагаешь снова жениться?
— Нет.
— Точно и определенно!
— Пожалуй, именно так стоит пережить свой закат.
— Уж точно, закат! В тридцать-то девять…
— Я пережил Китса, Моцарта, Марлоу, Александра Македонского, Иисуса Христа. Я удовлетворен.
Он говорил так и раньше. И больше всего беспокоило Марджори буквально прекрасное настроение его при этом. Иногда он говорил с видом неизлечимо больного человека, одержимого идеей. Она смотрела на Идена, пока он ел мороженое. Это был здоровый, сильный мужчина с карими глазами и с молодой загорелой кожей. Только напряженность в движениях, грубоватая манера держаться, привычка постукивать пальцами выглядели несколько необычными, выдавая присутствие в нем слегка повышенной возбудимости. Седые волосы также отнюдь не подчеркивали его бодрость. Она спросила:
— Почему ты так говоришь? Ты считаешь свой образ действий смешным или остроумным? Я не считаю. Все это очень расстраивает. И расстраивало бы еще сильнее, если бы я знала тебя больше времени. Откровенно говоря, это приводит меня в дрожь.
— Сожалею. Когда я так говорю,
— Но как же ты тогда ощущаешь себя на закате жизни? Не думаешь ли ты, что в твоем возрасте это выглядит весьма странно?
— Довольно трудно описать то, что я чувствую. Думаю, это слегка похоже на то, когда приближаешься к концу большой книги. Фабула ее сильно усложнена, все характеры перемешаны, но ты видишь, что осталось не более пятидесяти страниц, и тебе известно — финиш не за горами. Теоретически могло бы быть еще страниц пятьсот, но ты знаешь, что их не будет. Ну, разумеется, у меня не было в руках всей книги в целом, либо я мог прочитать лишь совсем небольшую часть. Я прямо-таки все это ощущаю. Вообще-то, понимаешь, это не такая уж необычная штука — ощущение неизбежного конца. Налицо классический симптом неврастении. Определенно, я излишне обеспокоен; назовем это симптомом и выбросим из головы мысли о нем. С такими симптомами люди доживают до девяноста лет.
— Ну, в таком случае ты должен был смеяться над собой.
— К сожалению, Марджори, мне кажется, выражения типа «невротическое беспокойство» — лишь выдумки ученых. Кто на самом деле знает, что такое несчастье, откуда оно приходит, что означает? Это — как рак. Его можно описать и лечить опытным путем, как Бог на душу положит. И все. Кто-то это преодолевает. Кто-то с этим живет, как говорится, до зрелого мнительного возраста. Кто-то умирает молодым, как и подозревал ранее. Я не имею в виду самоубийства. Пролистывают пятьдесят страниц, и книга кончается. Каким-то образом они это знают.
— Это типичный мистицизм.
— Ну, я и есть более или менее мистик.
Она засмеялась, но он хранил серьезность.
— Надо же, я никогда не встречала мистиков и не думаю, что ты один из них. Где твоя накидка, сандалии и длинные волосы? Ты слишком чувствительный.
— В литературе, — ответил он, — есть много о предчувствиях. Я допускаю, что, когда вы вовлечены в опасное или глупое дело и не хотите этого замечать, подсознание цепляется за любой мрачный факт, такой, как разбитое зеркало, или зловещая обмолвка, или черная кошка на дороге, или попытка в страхе спасти себя. Это объясняет часть случаев. Но дело в том, что мы ничего не знаем о природе времени и чертовски мало о разуме. Мне кажется, некоторые предчувствия реальны. Не могу объяснить, почему. Собственно говоря, не могу объяснить, почему у эмбриона вырастают пять пальцев.
— Как можно сравнивать эти две вещи? То, как у эмбриона вырастают пальцы, является научным фактом. Это контролируется хромосомами.
Его мрачное лицо зажглось улыбкой.
— Какой же я глупый! Забыл о хромосомах. Ну, положим, мое предчувствие — часть невротического беспокойства, не так ли? Я не спешу в могилу, нет. Я нахожу чертовски интересным то, чем занимаюсь.
— Химией?
— Не говори с таким презрением. Это романтическое занятие. — Он взглянул на часы. — Время для бриджа. Надеюсь, ты не передумаешь и пойдешь со мной?