Маргарита
Шрифт:
И благо — он самый главный, к черту сегодня работу.
В голове энергичный голос Высоцкого барабанит: «А где был я вчера…», и мешает сосредоточиться.
Госпожа Аугелла — опекун великой наследницы капитала, оказавшегося все-таки большим, чем у самого Гейтса.
«Только помню, что стены с обоями»…
Ой.
Челядь бегала в киоски скупать цветы, ансамбль цыганский, вызванный из рядом загородного ресторана.
Какие ноги!
В настоящих женских ногах всегда немного присутствует
Она слилась на минуту с цыганками и явилась перевязанная по бедрам пестрым платком, черные узорные чулки почти до самого верха… низа, правильнее сказать.
Лёня пляшет с цветком в зубах, и цыгане бодрят его криком «ходи, ходи!»
Челядь, племя халдейское — молодое и такое противное — вытворяет себя в экстазе.
«Развязали, но вилки попрятали…»
Нет, хамства не было — доброжелательно всё, но если взвесить — сплошное, конечно же, безобразие.
«Ходи, ходи!»… он тоже не удержался.
Что такое женщина? Ноги и прочие элементы?
Нет — женственность, прежде всего. А если эта женственность вместе с ищущими ногами и прочим… да что же жизнь вдруг поворачивается так, словно прежняя вся не была настоящей, что теперь бы ей, вот, и начаться…
Лёня петь, оказалось, может неплохо — не сильным, но складным вполне тенорком.
А потом… пьяное всё, включая прислугу, цыганки позволяют брать себя не только за талию…
«Целовался на кухне с обоими…»
Ну, привязалось!
Сам он не целовался — хотя был момент, захотелось.
И не дошел процесс, к счастью, до собаки и опекунши.
А исчезли обе, только потом кто-то сказал — ушли, сели в подъехавший черный большой лимузин.
Сцены мужских целований взасос до сих пор бьют по нервам, то есть и даже среди хороших его знакомых, оказывается…
Сны
Мокрая глинистая дорога с лужицами, но не размытая.
Телега.
Он сидит на широкой досочке с вожжами в руках.
Лето, наверное, — зеленые вдали опушки за травянистыми дикими не под пашней полями.
День непогожий.
Надо слезть с телеги, потому что рыжая лошадь не движется.
И не движется почему?
Его ноги в кирзовых сапогах в глине не утопают — твердо ступают, только пачкаются немного, в телеге пусто, а лошадь — сильная крупная.
Он трогает округлый, грубо шерстящий бок, подходит к морде, глаза — большие коричневые — смотрят не на него, а на уходящую в непонятную даль дорогу.
Сильная, справная… он кладет руку на большую ее скулу-щеку.
«Поедем, а, поедем».
Животное стоит и смотрит вперед, забирает слегка воздух ноздрями — оттуда, куда не движется.
Стоит.
«Поедем, почему ты не хочешь?»
Даль со всех сторон необъятная.
Началась
По дороге в Москву на работу первым делом министру попались глядящие на шоссе со стенда три честные рожи — три стройные фигуры, положив правые руки одна на другую, вытянулись и повернулись к публике, надпись внизу: «Мы едины».
«Вы-то едины, — произнес про себя министр, — знаем, даже президент уже испугался».
А через сто метров увидел другой «пейзаж» — мужик с добродушной и хитроватой физиономией сидит за деревянным столом, перед ним блюдо с начатым поросенком, и на столе огурцы. «Эх, Россия!» — душевно написано поверху. И внизу: «К нам вся, есть порося!»
Он даже пожалел, что из-за скорости не разгляделись детали — порося этого, аппетитного очень, и огурцов — прямо сейчас с огорода.
Но скоро картинка опять явилась, мужик — округлый, с дружелюбной мордой, у которой в сарае обрез, — прихватил уже на вилку кусок: кожица поджаристая, под нею жирок, дальше сочное мясо.
Позавтракал только, а слюна чуть не закапала.
Огурцом, небось, потом будет хрустеть.
Снова троица с честными лицами, и она совсем не понравилась.
А тем более, честный там только один. И не среди трех, а примерно так — на триста один. Только, ёж твою двадцать, прикажут ему канаву копать и забудут потом отменить, — выроет до упора в государственную границу.
Фруктовая партия мелькнула на стенде.
И мужик опять, оприходовавший полпоросенка. И надкусанный огурец показывает.
В столовой у них ерунду подают — язык, начнешь и уж нету, с говядиной то же самое. Вот бы сесть с таким мужиком рядом за поросенком, перед этим, само собой, остограммиться. Жизнь — заведенная, словно, в задницу ключиком — ни воли тебе, ни поросенка поесть.
И везде так, у каждого. Эх, Россия!
— Денис Денисович, госпожа Аугелла.
— Кто?.. Ах, да-да. Спустись, пожалуйста, Зиночка, сопроводи к нам сюда. Я пока надену пиджак и галстук.
Звонили и договаривались…
Собственно, выскочило из головы — собака некоего Смирнова — мультимиллиардера, звонили вчера вечером, как раз, когда уходил Борменталь…
Профессор, пытаясь напевать вальс из Гуно, прошел в соседнюю комнату, задрал воротник и стал подыскивать галстук… надо послушать Гуно, забывается эта обаятельность… пиджак…
Да, как-то вылетело из головы… что хотят, толком не объяснили.
Профессор оглядел свою верхнюю часть в зеркале и остался доволен.
А когда вернулся в гостиную комнату, из прихожей раздался приподнятый собачий лай.