Мари Антильская. Книга первая
Шрифт:
Она оглянулась вокруг, ища выпавшую у нее из рук хартию; Лапьерьер, оказавшись более проворным, нагнулся и поднял ее.
— Мадам, — проговорил он со смирением, которое так не вязалось с его недавней дерзостью, — думаю, мне лучше откланяться.
Надеялся ли он, что она попросит его остаться?
— Сударь, — с известной холодностью ответила она, — я полагаю, что в сложившейся ситуации вы должны вести себя как человек, наделенный всеми полномочиями и представляющий здесь интересы Регентства. Надо обуздать мятежников!
— Так, значит, — обратился к ней он, — вы не советуете мне подписывать хартию?
С минуту
— У вас еще есть в запасе четыре дня. Я подумаю, что можно сделать… Я пришлю вам записку с Жюли…
Она протянула ему руку. Он приник к ней губами. И она смотрела, как он уходит прочь, будто встретилась с этим человеком впервые в своей жизни.
Не успел он оседлать свою лошадь, как тут же вновь появился кавалер Реджинальд де Мобре.
Он по-прежнему улыбался. Лицо было открытым и дышало искренностью. Он был высок ростом, с мускулистым торсом, белокурый парик подчеркивал голубизну глаз цвета стального клинка.
Он поклонился, широким жестом взмахнув шляпой.
— Покорнейше прошу простить меня, — снова извинился он, — за то, что прервал столь занимательную беседу. Возможно, то, что я имею сообщить вам, покажется вам куда менее интересным… Я хотел бы поговорить с вами о вашем супруге, господине де Сент-Андре…
— Но не могу же я, сударь, принять вас в таком виде, — проговорила Мари. — Соблаговолите подождать меня несколько минут…
Он поднял руку, как бы преграждая ей путь.
— О! Умоляю вас!.. — воскликнул он. — Останьтесь в гамаке… Вы выглядели там так прелестно… Я мог бы написать с вас восхитительную пастель… Вернитесь же, мадам, останьтесь в своем гамаке…
И он невольно взял ее за руку, дабы проводить на прежнее место.
Мари повиновалась. Казалось, от этого человека исходила какая-то сила, какая-то уверенность, которой она уже не пыталась противиться.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В жизни Мари появляется новое лицо, и она даже не подозревает, какие бедствия оно ей принесет
У нее было такое впечатление, будто все это происходит с нею во сне, ведь только в сновидениях события могут принимать столь неожиданный оборот. Она едва не отдалась Лапьерьеру. Она все еще чувствовала врезавшиеся в тело веревки гамака, лихорадочно шарящие по ней пальцы временного губернатора. Этот голос, который никогда ей не нравился, слишком уж он был надменный, слишком язвительный, скрывая жалкий, слабый характер, все еще звучал в ее ушах. И она не без труда отдавалась новым ощущениям, что вызывали в ней звуки голоса гораздо более мужественного, живого и богатого оттенками, что лился из уст этого сильного и обольстительного мужчины.
Ибо голос кавалера Реджинальда де Мобре и вправду напоминал музыку. Он говорил, а она не находила в себе силы ему ответить. Он будто убаюкивал ее, и она целиком отдалась этому ощущению. Она подумала, что только один Жак мог говорить с ней таким нежным, пленительным, как бы завораживающим голосом.
Он смотрел на нее, снова улегшуюся в гамаке и прикрывшуюся тонкой тканью. Всего несколько минут назад он видел ее всю целиком, и теперь ему нетрудно было воскресить перед глазами совершенный мрамор ее тела под слегка прикрывающими его складками легкого одеяния.
— Я
Она повернулась к нему лицом, на котором желание зажгло какое-то удивительное сияние.
— Не надо об этом… — почти прошептала она. — Прошу вас, не надо. Я не знаю, что вы думаете обо мне… Не сомневаюсь, что вы строго осудили мое поведение…
— Бог мой! И в мыслях не было! — живо воскликнул он. — Разве не сказал я вам, что вы с этим кавалером являли собою зрелище прелестнейшей пары в самом что ни на есть идиллическом окружении? Какая жалость, что я не захватил с собой пастели, чтобы запечатлеть это восхитительное зрелище!..
— Так вы художник?
— Художник-маринист Королевского флота, мадам… Я шотландец, несмотря на то что ношу вполне французское имя. Думаю, вы уже и сами по моему акценту догадались, что я не из ваших краев… Я рано начал плавать в море. У меня уже тогда обнаружились кое-какие таланты художника, ибо мои первые рисунки весьма заинтересовали моего капитана, и он послал меня обучаться этому искусству в вашу страну, мадам. К несчастью, начала своего ремесла изучал я весьма беспорядочно, и это вместо того, чтобы воспользоваться серьезными советами своих наставников. Я побывал у Никола Пуссена, он как раз в тот момент собирался вернуться в Рим. Зато у него я познакомился с Шарлем Лебреном, Лесьером и Клодом Желле, о которых уже тогда начали много говорить… Но вскоре я понял, мадам, что мне не хватает моря и что не могу жить без моря. И я вернулся. Такой человек, как Никола Пуссен, был известен и знаменит повсюду, и вот, знаете ли, невзирая на распри, которые разделяют наши страны, мне удалось благодаря его рекомендациям добиться солидной поддержки в Шотландии. Вот так я и стал художником-маринистом Королевского флота…
— Неужели вы так любите море?
— Ах, мадам! — восторженно воскликнул он. — До той минуты, когда я увидел вас здесь, в гамаке, но не в истоме, словно покорное, заснувшее море, а в волнении, точно океан, который пытается усмирить свои порывы, да, когда я увидел вас подле этого кавалера, то в ту же секунду поклялся себе, что никогда в жизни не стану более писать ничего, кроме полотен, где в центре неизменно будет ваш восхитительный образ…
Мари улыбнулась. Она свесила с гамака одну руку, и та слабо болталась в воздухе при каждом ее движении.
— Вы очень любезны, — проговорила она. — И все же вы заставили меня покраснеть от смущения. Да, вы любезны, снисходительны… и, надеюсь, неболтливы…
— О, в этом можете не сомневаться! — с уверенностью вскричал он. — Мои глаза видят только то, что способны запечатлеть моя кисть или мелки пастели…
Она обратила на него свой взор. На лице его сияла все та же приветливая улыбка, что и в тот момент, когда он появился. Однако впервые ей показалось, будто она заметила в ней что-то насмешливое, ироническое, и от этого ей вдруг сразу стало немного не по себе, однако не настолько, чтобы не ответить на его улыбку.