Мари Антильская. Книга вторая
Шрифт:
— В любом случае, милая моя, Гренада все равно не продается! Мне она так же дорога, как и вам. Кстати, я подумал, было бы неплохо наведаться туда в самое ближайшее время… Никогда не помешает показаться там лично, тем более если, как подозревает майор, дикари снова заволновались. Ведь ничто не способно образумить их лучше, чем гром наших пушек!..
— А как же ваша поездка в Форт-Руаяль?
— Я не забыл об этом, дорогая. И намерен отправиться туда завтра же. Там тоже необходимо мое личное присутствие, кроме того, со мной желал повидаться отец Бонен. Я доберусь туда на одном из судов береговой охраны капитана Байарделя и буду в отсутствии не больше недели…
В тот момент оба вздрогнули от стука копыт по каменным плиткам двора. Мари обернулась к мадемуазель де Франсийон и попросила:
— Луиза, прошу вас, не сочтите за труд, велите Демарецу посмотреть, кто это к нам пожаловал.
Луиза сразу поднялась. Всадник же, который, должно быть, к тому времени успел спешиться, уже хлопал в ладоши, подзывая прислугу. Поспешно пробежал по прихожей Демарец. И Мари внимательно прислушалась к разговору у порога ее дома:
— …Генерал Дюпарке… Просто доложите ему, что речь идет об одном путнике… Нет, я не знаком с ним и сомневаюсь, чтобы ему когда-нибудь приходилось слышать мое имя…
Мари повернулась к Жаку и заметила:
— Какой-то путник желает вас видеть. Говорит, вы с ним даже не знакомы.
Она подошла к окну, чтобы рассмотреть незнакомца, но тот стоял к ней спиной и искал что-то в седельной кобуре. Она успела разглядеть, что это мужчина высокого роста, со слегка кривыми ногами, какие часто бывают у моряков.
— Что ж, ладно, примем его вместе, — проговорил Жак.
Они снова уселись за большой стол, откуда Луиза убрала кувшин и стаканы.
Появился Демарец. Человек с грубоватым лицом, широкими скулами и подбородком, который, казалось, был сработан долотом. У него были густые, лохматые, нависающие брови, которые полностью скрывали взгляд. Глаз почти не видно, лишь временами можно было заметить, как в них вспыхивали искры, будто зажженные приступом зависти или злобы. Явно, несмотря на свое темное прошлое, он казался человеком, способным на безупречную преданность, именно этим своим качеством он и завоевал доверие хозяев.
Теперь он склонился перед генералом и доложил:
— Там какой-то путник, сударь, назвался кавалером Реджинальдом де Мобре и просит принять его.
При упоминании этого имени Мари вздрогнула, будто от озноба. Горло перехватило, во рту сразу пересохло. Она тайком взглянула на Жака, будто он мог о чем-то догадаться, но тот с невозмутимым спокойствием ответил:
— Пусть войдет.
Вся похолодев, застыв на месте, будто каменное изваяние, Мари не могла отвести глаз от двери. Возможно ли, чтобы вот так внезапно вновь появился из прошлого тот самый шотландский кавалер, которому она с таким желанием, такой радостью отдалась, пока генерал был в плену у командора? Не пройдет и пары минут, как он снова предстанет перед нею! Она часто вспоминала о нем. Он оставил о себе нежные воспоминания, которые не угасли с годами. Она страдала, когда он покинул ее, и даже была влюблена в этого галантного дворянина — вплоть до того самого дня, когда мысли ее оказались целиком заняты заботами совсем другого свойства, полностью вытеснив из головы любовные грезы.
Она заметила, что вся дрожит и рискует выдать себя перед Жаком. Подошла к мужу и, сделав над собой неимоверное усилие, пробормотала:
— Это кавалер Реджинальд де Мобре. Я с ним знакома. Он как-то заезжал сюда с посланием от господина де Сент-Андре, в те времена, когда Сент-Андре вообразил, будто я в растерянности из-за вашего плена и нуждаюсь в его заботах.
— Господин де Сент-Андре! — воскликнул Жак. — Черт побери, совсем забыл о его существовании! Интересно, что такое могло стрястись, чтобы он вновь напомнил нам о себе!
Шпоры Мобре уже звякали совсем рядом, сапоги стучали по плиткам прихожей. Лакей посторонился, пропуская его вперед.
Мари достаточно было беглого взгляда, чтобы сразу заметить, что он ничуть не переменился. Реджинальд остался точно таким же, как в прошлый раз, — казалось, годы не оставили на нем ровно никаких следов. С обворожительной улыбкой, в которой таилась едва заметная насмешка, он склонился перед нею в поклоне. Она протянула ему пальцы, которые он с благоговением поцеловал. Потом отвесил еще один поклон, на сей раз Дюпарке.
— Генерал, — обратился он к нему, — позвольте засвидетельствовать вам свое глубочайшее почтение и покорнейше попросить прощения, что потревожил ваш отдых, ибо, полагаю, вы как раз отдыхали… Во всяком случае, так сказал мне всадник, которого я встретил по дороге… Я прибыл из Бразилии на борту корабля «Мадейра», что бросил позавчера якорь вблизи Форт-Руаяля…
— Вы уже знаете дорогу в этот дом, — ответил генерал, — и мне приятно, что вы ее не забыли.
Эти слова, похоже, ничуть не смутили Мобре. Напротив, он вел себя совершенно непринужденно, улыбался и говорил без всякого стеснения, словно старый друг дома.
— Ах, разве можно забыть этот дом! — возразил он. — Правда, я был здесь всего один раз, должно быть, мадам Дюпарке уже говорила вам об этом, но, чтобы вы поняли, насколько малейшие детали этого восхитительного поместья навеки запечатлелись в моей душе, признаюсь, я написал по памяти три небольших пейзажа, изобразив на них дорогу и дом с видом на рейд Сен-Пьера, что открывается с вашей террасы. Надеюсь, генерал, вы окажете мне честь и примете один из них в подарок.
Дюпарке поблагодарил и жестом предложил присесть.
Судя по всему, Реджинальд де Мобре даже не замечал присутствия Мари. В лучшем случае, он удостоил ее лишь одним-единственным взглядом, когда только что вошел в дом. Можно было подумать, что он уже давным-давно все забыл.
На Мари же нахлынули бесчисленные воспоминания. Она сразу узнала эти тонкие усики, эти чувственные губы, эти глаза, в которых то и дело вспыхивала насмешка. Она помнила крепость его объятий, его руки на своем теле. Но она не произнесла ни слова и не испытывала ни малейшего желания говорить.
Голос Реджинальда волновал ее так же, как и когда-то, быть может, даже сильнее, чем прежде, — настолько явственно возрождал он в ее душе былые чувства к мужчине, к которому она испытала некогда такое непреодолимо сильное влечение, равное тому, каким воспылал к ней и он сам.
— Ах, и вправду, — говорил тем временем он, — я оставил здесь частицу своего сердца!.. Я привык странствовать по свету, но никогда, ни на каких широтах не доводилось мне еще встречать таких чарующих, таких пленительных уголков! Когда наш корабль стал удаляться от Мартиники, у меня было такое чувство, будто я оставил здесь какую-то часть самого себя.