Мари Антильская. Книга вторая
Шрифт:
Украдкой он бросил быстрый взгляд на Мари, от которого у той сразу голова пошла кругом. Теперь она вспомнила, он ведь обещал ей тогда вернуться. Стало быть, он сдержал свое слово.
— Вижу, сударь, вы прибыли к нам издалека, — заметил генерал.
— Да, из Бразилии, — снова повторил Мобре, — но причины моего визита слишком непросты, чтобы изложить их в двух словах.
— Что ж, я слушаю вас, сударь.
Мобре не сразу ответил, ибо был в тот момент поглощен тем, чтобы поудобнее устроиться в кресле. Сразу бросалось в глаза, что он уделяет большое внимание своей внешности и платью. А оно, кстати, было явно пошито по самой последней моде. Глядя на него, Мари сразу же поняла, какие новшества введены теперь при дворе касательно камзола. Еще совсем недавно застегнутый по всей длине, украшенный широким кружевным воротником, приталенный и двумя острыми языками спускающийся на живот, он фалдами прикрывал бедра. У кафтана же Реджинальда была небольшая, из тончайшего полотна, крахмальная манишка со свисающими вниз кисточками, он был отрезным по талии, и полы его, расходясь где-то на уровне пупка, открывали взорам рубашку с напуском и этакий крошечный фартучек из перекрещенных бледно-голубых лент — любимый цвет кавалера.
А короткие штаны резко расширялись книзу, заканчиваясь этакими раструбами, откуда свисали кружевные оборки, которые при ходьбе колыхались над икрами. И от плеч до самых ног, все одеяние того времени так и струилось лентами, завязанными узлами или свисавшими целыми гроздьями, — они служили символом галантности и залогом неотразимости владельца в глазах противоположного пола и составляли непременную принадлежность того, кого называли одним словом — «гусек».
— Если, генерал, мадам Дюпарке говорила вам обо мне, — после паузы снова заговорил кавалер, — то, должно быть, она не преминула сообщить вам, что я был художником-маринистом. Так вот, я по-прежнему художник, но покинул флот в том, что касается военной службы. Теперь я выполняю частное поручение, доверенное мне графом де Серийяком.
Жак слушал, не произнося ни единого слова. Заметив, что это имя не произвело на собеседника ни малейшего впечатления, шотландец снова взялся за свое:
— Несколько месяцев назад, господин генерал, мы с графом де Серийяком были у одного из ваших ближайших родственников — Жана Диэля, господина Дезамо, сеньора владений Амо, графа д’Оффре.
Дюпарке явно сразу же заинтересовался.
— Да, так оно и есть, мы с ним и вправду кузены, — ответил он. — Я уже давно не получал от него никаких вестей. Как он поживает?
— Не мне сообщать вам, что он получил одну из самых высоких должностей в парламенте Руана. Однако предпочел отказаться от этих почестей, променяв их на дипломатическую карьеру, кстати, именно этому обстоятельству я и обязан честью личного знакомства с ним. Судьба его пересеклась с судьбою графа де Серийяка в тот самый знаменательный момент, когда он на весьма выгодных для Франции условиях уладил дела своей страны в переговорах с дожем Венеции. Это ведь в благодарность за неоценимые услуги Людовик XIII даровал ему должность президента Палаты счетов парламента Нормандии. И теперь он носит титул государственного советника.
Дюпарке обернулся к жене, чтоб пояснить ей:
— Дело в том, что этот господин Дезамо женился на некоей юной особе с весьма влиятельными родственными связями в судейских кругах. На некоей Сюзанне Ардье, которая заставила его покинуть провинцию, отказаться от духовного сана и обосноваться в Париже, где кузен мой купил особняк маркиза де Вилькье, что на плас Руаяль…
— Особняк, где теперь он принимает весь парижский высший свет! — добавил Мобре. — Все только и говорят что об этих приемах. Туда стремятся попасть со всех концов столицы.
Генерал улыбнулся, представив себе крошку Сюзанну Ардье в роли хозяйки великосветского дома, и поинтересовался:
— Когда я был в последний раз в Париже, то слышал, там немало потешались над моей кузиной за ее старания выставлять напоказ свой фамильный герб на всех коврах, гобеленах и вышивках, какие только можно было найти у них в особняке.
— Ах, генерал! — воскликнул кавалер. Воистину нет таких вещей, которые были бы вам неизвестны.
— Мне приятно слышать, что вы говорите о моих родственниках, и убедиться, что преклонные года не делают их более благоразумными.
— Ну что вы, генерал! — возразил Мобре. — Какие уж там преклонные года!.. Мадам Дезамо по-прежнему весьма обольстительная особа, и я знаю немало мужчин, которые умирают от зависти к вашему кузену… Короче говоря, генерал…
Он замолк, будто размышляя, на самом деле желая удостовериться, какое впечатление произвели его слова на Мари. Но лицо ее хранило непроницаемое выражение, и по нему никак нельзя было догадаться об ее истинных чувствах.
— Короче говоря, — повторил он, — господин де Серийяк, на службе у которого я имею честь теперь состоять, наделен весьма важными дипломатическими полномочиями. К несчастью, приступ лихорадки вынудил его спешно возвратиться в Европу, и по этой самой причине он поручил мне вместо него завершить долгое путешествие, которое предпринял, чтобы поближе изучить эти края. Мое знакомство с ними облегчило его миссию, и льщу себя надеждой, что и сам я тоже оказал ему известные услуги. Далее я объясню вам, почему господин де Серийяк имел намерение лично нанести вам визит. Он задумал один план, и план этот, спешу заметить, весьма горячо поддержал господин Дезамо…
Он снова остановился, потер руки, будто невзначай кинул взгляд на Мари, потом снова перевел его на Жака и продолжил:
— Да, мы еще поговорим с вами об этом замысле. Сейчас же мне не терпится со всей откровенностью поделиться с вами одной идеей, которая недавно пришла мне в голову. Как вам известно, господин генерал, в силу своей национальности я могу позволить себе сохранять на островах, так сказать, полный нейтралитет… А потому, надеюсь, вы не разгневаетесь, если я позволю себе задать вам пару вопросов.
Кивком головы Дюпарке дал понять, что согласен.
— Так вот, господин генерал, могу ли я спросить вас, известны ли вам истинные причины банкротства Американской Островной компании?
— Две причины, две главные причины! И я вполне могу вам о них рассказать, ибо нет на острове ни одного колониста, которому это было бы неизвестно. Прежде всего компания совершила большую ошибку, предоставив достопочтенному господину Трезелю преимущественное право, по которому лишь он один на всей Мартинике мог выращивать сахарный тростник. Трезель мог бы и добиться успеха — скажем, где-нибудь на Тринидаде или Тобаго, — он сам, а с вместе с ним и вся компания вполне могли бы преуспевать. Но здесь он натолкнулся на сопротивление колонистов, которые продолжали тайно выращивать сахарный тростник, делали из него свой сахар и контрабандой переправляли на голландские корабли. Что же касается сахара господина Трезеля, то он никому не был нужен по одной-единственной причине — он не был белым!
Реджинальд де Мобре улыбнулся. Потом слегка поерзал в кресле и, не расставаясь с улыбкой, поинтересовался:
— А как теперь, производят ли нынче на Мартинике белый сахар?
— По правде говоря, нет. Никто здесь не знает секрета отбеливания сахара… Хотя сахар, который делаем мы, намного белее того, что производит господин Трезель.
— Так вот, генерал! — весело воскликнул Мобре. — Я привез вам средство, с помощью которого вы сможете отбеливать свой сахар!
Дюпарке на минуту призадумался, потом вдруг резко вскочил с кресла.