Мари Галант. Книга 2
Шрифт:
Ив быстрее молнии швырнул стол, будто катапульту, и обернулся. Ударом кулака он размозжил трактирщику голову. Один прыжок – и он на кухне. Ив захлопнул за собой дверь. Запиралась она на один-единственный крюк. Лефор стал спешно сваливать в кучу столы и стулья, находившиеся поблизости. Зычным голосом, перекрывшим проклятия и ругательства врагов, он объявил:
– Я очень проголодался, господа! Мне давно пора съесть пару колбасок, уже немного подгоревших. А потом мы с вами сыграем в повешенного!
Колбаски, которые он заказал, в самом деле поджаривались в собственном
Разбойники ломились в дверь, но та не поддавалась.
– Поднатужьтесь, ребятки! – крикнул им Ив. – Еще чуть-чуть, и я смогу предложить вам выпить. Приятно бывает утолить жажду… А вы, господин Пьетрекен, если еще живы, берегитесь, обещаю, вам придется об этом пожалеть!
Флибустьер отрезал ломоть хлеба, положил на него колбаску и, сидя на краю стола, подпиравшего дверь, преспокойно принялся за еду.
Он был невозмутим, словно на палубе собственного судна. Здесь ему, пожалуй, даже вольготнее, поскольку на «Пресвятой Троице» он редко мог себе позволить такую роскошь: изумительное вино, специально для него приготовленные и прекрасно прожаренные колбаски. Он благословлял за это своих врагов. Ему пришло в голову, что в бочонках, по-видимому, вино лучше, чем то, которым он запивает еду. Он взял кружку и попробовал сначала из одного бочонка, потом из другого; прищелкнув языком, вернулся к двери, за которой совещались нападавшие, и предупредил, чтобы те поспешили, если хотят получить хоть глоток вина…
– Сдавайся, сучий потрох! – вдруг предложил Гийемо. – Не то выкурим тебя, как лису!
– Посмотрим! – отозвался Ив. – Я отлично себе представляю вас в роли борзой, вывалившей язык после шестичасовой погони. Зато я превосходно себя чувствую.
Чего не хочешь, того и не слышишь. Лефор проглотил последнюю колбаску. Он уже хотел взяться за окорок или копчености, когда до него дошли слова Гийемо. Ив подбежал к плите, над которой находилось небольшое слуховое оконце. Лефор вскарабкался на плиту и выглянул наружу. Окно выходило на крошечный двор.
Повсюду было развешано белье. Внизу хрюкали поросята, осаждаемые курами и утками, барахтавшимися в луже, которая еще не просохла после недавнего дождя.
Над птичьим двором поднимался смрад, однако его перекрывали запахи с кухни Пьетрекена: так много лука и чеснока клал тот в свою стряпню.
Ив подумал, что с умом направленный огонь может показаться настоящим пожаром. Он сейчас же представил себе, каким бедствием явится пожар в самом сердце квартала, где все дома стоят впритирку, почти касаясь друг друга крышами.
Посеять панику представлялось делом несложным. Ждать помощи жителям деревянных домишек не приходилось в этом перенаселенном квартале.
Флибустьер умоляюще произнес:
– Господин Гийемо! Очень сожалею, но последнее слово придется оставить за вами! Поджарить меня! Да я даже от табачного дыма кашляю!
– Ну и сдавайся! Выходи, чертов
– Я бы сдался, ей-Богу, – продолжал флибустьер, – да вы мне угрожаете, а я тоже хочу поставить условие!
В ответ – тишина.
– Позвольте мне хотя бы закончить завтрак. Да, господа, я всегда говорил, что если мне суждено быть повешенным, то не на голодный желудок… Позвольте мне доесть колбаски, которые поставил для меня на огонь благородный господин Пьетрекен, и, Богом клянусь, я – ваш. Сам отопру вам дверь. Даже покажу бочку с нектаром, которого не дождешься от этого хитреца трактирщика! А вы за это повремените с огнем!
Продолжая говорить, Ив зачерпнул совком из очага горящие головни и раздул их. Кухонным ножом, которым до этого резал сало и колбаски, Ив отковырнул смолу с бочки. Соломы хватало: ею обматывали бочки, набивали сабо, а ими был завален пол кухни – все грязные, сношенные. Солома лежала и под столом, что упрощало уборку, и рядом с плитой для растопки, и в ящике, служившем постелью псу или кролику. Вот эта-то солома из ящика и интересовала Ива больше всего, так как была сырая, словно навоз, а Ив полагал, что для хорошей коптильни нет ничего лучше навоза. На островах против москитов он нередко зажигал сырую солому, отчего мигом валил адский дым.
Досадуя на то, что не получил ответа, Лефор в эту самую минуту услыхал, как в зале грохнул выстрел. Сердце Ива учащенно забилось.
Он сейчас же подумал о монахе Фовеле. Именно так монах обычно вступал в дело, когда его помощь была всего нужнее. Но флибустьеру не пришлось прислушиваться: он отлично понимал, что происходило за этой толстой дверью, которую он сам обрек на погибель.
Гийемо оказался наглецом почище любого из известных Иву флибустьеров. Его голос перекрывал все крики остальных участников побоища. Он отдавал приказания и бранился, а то указывал своим товарищам, к примеру:
– Мирибель! Этот стол – к двери!
Ив услышал, как ножки стола заскрежетали по полу. Он не сомневался: произошло нечто важное.
Вскоре он получил подтверждение своей догадке, когда раздались один за другим несколько выстрелов. За ними последовали крики.
– Огонь! Огонь! – приказал Гийемо. – Черта с два! Нас так просто не возьмешь!
До слуха Ива донеслись глухие удары. Он подумал, что один из разбойников, по-видимому, разламывает стул, дабы развести огонь. В эту минуту он спохватился, что совсем забыл про угли, а гнилая солома, которую он успел набросать сверху, уже задымила, наполнив вонью кухню, в которой он укрывался. Ив плеснул в очаг вина, но огонь не погас, а вспыхнул с новой силой.
Лефор понял, в каком нелепом положении оказался по собственной милости. Кроме того, если его противники разожгут огонь в зале, он рискует разделить их судьбу. Выхода у него не было, слуховое оконце оказалось слишком узким для его внушительной фигуры.
От злости он мгновенно распалился докрасна. Не думая о последствиях своего поступка, он разметал стулья и стол, которыми до того забаррикадировал дверь.
Едва он ее освободил, как входная дверь тоже поддалась под мощным напором извне.