Марина Мнишек
Шрифт:
Слова, переданные гетману, означали разрыв. «Царица» отказывалась и от короля, и от предавшего ее воинства, выбирая только мужа и «царя». Оставшись без польского войска, ушедшего на службу к королю, «царь» и «царица» решили бежать в Калугу. Сделали это опять тайно. Но, в отличие от бегства из Тушина, они покидали Николо-Угрешский монастырь не поодиночке, а вместе.
По сведениям гетмана Станислава Жолкевского, «царь Дмитрий» прибегнул к хитрости. Он «притворно» согласился со сделанными предложениями, «но думал другое и приготовлял все нужное к побегу». Не доверяя самозванцу и действуя вместе с московскими боярами, гетман попытался захватить «царя» и «царицу» в стенах монастыря. 27 августа (6 сентября), «в час после заката», королевское войско двинулось от места переговоров с гетманом Сапегой к монастырю. Надо было пройти три мили (пятнадцать километров) по «Николаевской дороге». Пока гетман обсуждал со своими русскими советниками план будущего штурма монастырских стен, прибыл перебежчик и донес, что «самозванец, предуведомленный одним русским, бежал, посадив на лошадей свою государыню и других женщин» [391] . Автор «Дневника Яна Сапеги» также подтверждает, что самозванец «утек с царицей ее милостью и всем двором» из Николо-Угрешского монастыря «в ночь» на 6 сентября [392] .
Так свершился еще один поворот в судьбе Марины Мнишек. Вот только чувствовала ли она, что это поворот в сторону ее трагичного конца?
Окончательного разрыва с гетманом Яном Сапегой все же не произошло. Войско Сапеги попросту удалили от столицы. Местом его пребывания назначили калужские города. Бывшие силы самозванца, двинувшиеся от столицы 17 (27) сентября, стали своеобразным «буфером» между «царем» в Калуге и королевскими обозами под Смоленском. С одной стороны, сапежинцы, расположившись в Мещовске, вели переговоры с королем об уплате «заслуженного». А с другой – их разрыв с «царем» оказался смягчен некоторыми встречными шагами из Калуги. Лжедмитрий II предлагал гетману возвратиться на службу. И Марина Мнишек делала все для того, чтобы заступиться за обвиненных в «измене» сапежинцев перед «царем». Об этом она лично сообщила гетману в большом письме, полученном им 28 сентября (8 октября) 1610 года. «Царица» благодарила его за прошлые благодеяния, но предостерегала от того, чтобы он слушал тех, кто все превратно толкует. (Намек на короля и гетмана Станислава Жолкевского?) Гетман Ян Сапега не оставил надежды еще повлиять на «царя» и «царицу» и «объявил, что если король ему поручит, то он будет стараться, если можно, мягкими средствами склонить того франта вверить себя милости короля, для каковой цели гетман послал в Калугу г. Валевского, которому поручил убеждать самозванца к этому». Валевский стал еще одним, последним гетманом «царя Дмитрия». Действуя по поручению Яна Сапеги, он мог олицетворять определенную преемственность в командовании немногими остававшимися при самозванце польскими наемниками [394] .
394
[393]Тюменцев И. О. К истории калужского периода движения Лжедмитрия II // Россия XV-XVIII столетий Сб научных статей Юбилейное издание Волгоград, 2001 С 118-119.
Триумфальным завершением победоносной миссии коронного гетмана Станислава Жолкевского стала отправка посольства боярского правительства под Смоленск к королю для утверждения состоявшейся присяги королевичу Владиславу 12 (22) сентября 1610 года. За каких-нибудь три месяца гетман смог сделать в Московском государстве то, что не удавалось решить годами. В Москве были готовы признать соединение двух государств, делавшее излишней дальнейшую осаду Смоленска. Для чего она нужна, если в саму Москву русские люди добровольно впустили королевские войска, чтобы они и в дальнейшем помогали оборонять столицу от самозванца? Сторонники калужского Вора были окружены со всех сторон лояльными королю войсками. Оставалось только уговорить Лжедмитрия и Марину Мнишек удовольствоваться каким-нибудь уделом в Польше. Подданные Речи Посполитой, годами воевавшие на стороне самозванцев, стали союзниками Сигизмунда III. Слишком хорошо, чтобы было похоже на правду.
Обеим сторонам нужно было еще хорошо поработать над деталями договора, чтобы закрепить этот, замаячивший в будущем мир. Еще во время переговоров под Москвой Жолкевский на ряд обсуждавшихся статей честно заявлял, что ему о том «от короля науки нет». Собственно, ради заключения мира и должно было отправиться посольство боярина князя Василия Васильевича Голицына и митрополита Филарета к королю под Смоленск. Впрочем, гетман имел еще один резон снарядить столь великолепное посольство к королю. Позднее он ставил себе в заслугу, что ему удалось «выманить» из Москвы обоих «соперников» королевича Владислава.
Условия призвания королевича Владислава на русский престол, которые собирались обсуждать с королем Сигизмундом III московские послы, во многом были продиктованы желанием избежать ошибок предшествующих лет Смуты. Особенно боялось боярское правительство повторения неудачных опытов «Ростриги», открывшего подданным Речи Посполитой свободную дорогу в Московское государство и укрепившего этот союз брачными узами с Мариной Мнишек. Поэтому во все договоренности включали условие крещения королевича Владислава «в нашу православную хрестьянскую веру греческаго закона». В наказе, выданном послам, отправлявшимся под Смоленск, пошли еще дальше и предложили договориться о том, чтобы отступников из числа жителей Московского государства, которые «похотят своим малоумием от греческие веры отступити к римской вере, и государю королевичю Владиславу Жигимонтовичю поволити бояром и всей земле таких казнити смертью». Не могла быть забыта и роль воеводы Юрия Мнишка. Желая сразу же установить пределы влияния панов-рад на московские дела, бояре требовали от пятнадцатилетнего королевича, когда «приспеет время» ему «женитися», чтобы он вступал в брак «изобрав в Московском государстве православные хрестиянские греческие веры». Предвидя возражение панов-рад «о королевичеве женитве», в наказе боярину князю Василию Васильевичу Голицыну написали: «Только он, государь, женитца, изобрав в Московском государстве, и ему, государю, то будет ко всякому добру, и всем людем Московского государства о том будет радостно; а только ему, государю, женитися в ыном государстве и не из греческие веры, и то будет Московского государства людем сумнительно для крестьянские веры» [395] . Так спустя несколько лет «откликнулась» свадьба царя Дмитрия Ивановича и Марины Мнишек, заставившая
395
[394]Сб РИО Т 142 С 147, 156-157.
В случае возникновения на переговорах с панами-радой вопроса «о заплате найму на тех польских и литовских людей, которые были с вором», московские послы не должны были соглашаться на выдачу денег. Наемникам пришла пора отвечать за свои «подвиги», яркий перечень которых был приведен в наказе боярину князю Василию Васильевичу Голицыну: «Сами то можете разсудити – за то ли тем людям наем давати, что они без королевского повеленья и без рады Речи Посполитые пристали к вору и кровь крестьянскую многую пролили, и Московское государство разорили, многие городы и места повоевали и пограбили, и монастыри великие обители выграбили, и раки чюдотворные золотые и серебряные поимали, и оклады от образов золотые и серебряные, и сосуды церковные и казны монастырьские, от многих лет собраные, розграбили и до конца святые места разорили? Такое зло починили, сложася с воры, чего в Росийском государстве искони не бывало. Да сверх того имали они же наем на воре, збирая с Московского государства з городов». Более того, ко времени отправки посольства к королю уже накопились новые случаи бесчинств польских и литовских наемников, оставшихся с гетманом Яном Сапегой: «Да и ныне те польские и литовские люди, которые были с вором, мимо гетманское утверженье, Московского государства многие городы и монастыри разоряют и пустошат, и кровь крестьянскую проливают и в плен Московского государства людей ведут» [396] .
396
[395]Там же С 158-159.
Московские бояре то ли побоялись упомянуть, то ли еще не успели получить достаточного представления о начинавшемся хозяйственном терроре королевских людей, налагавших на города, присягнувшие королевичу Владиславу, непосильные контрибуции, напомнившие о тушинских временах. Более того, по прошествии двух лет режим Вора казался даже более щадящим, чем правление оставшегося в Москве «в гетманское место» Александра Госевского. И так не все были довольны в государстве присягой иноземному королевичу, тем более что детали договора широко не обсуждались. Поэтому еще во времена стояния «царя Дмитрия» под Москвой к нему переходило немало городов, в том числе из Замосковного края, выступавших традиционно на стороне царя Василия Шуйского (например, Владимир и Суздаль). Чем сильнее из Москвы насаждался оккупационный режим фуражиров королевских отрядов, тем больше становилось сторонников у калужского «царя», у которого при всех прочих недостатках было главное преимущество – его «прирожденность» (мнимая, конечно).
Посольство боярина князя Василия Васильевича Голицына под Смоленском складывалось, однако, неудачно. Послам не удавалось добиться утверждения короля на пункты присяги гетмана Станислава Жолкевского. Чем дальше, тем более становилось очевидно, что у короля нет намерения выполнять условия договора, самовольно заключенного гетманом. Не помог и приезд коронного гетмана под Смоленск для личного участия в переговорах с боярами в ноябре 1610 года. Сигизмунд III открыто выражал недовольство его действиями, в результате чего гетман вообще отказался от дальнейшего участия в московских делах. Осада Смоленска, жителей которого польско-литовская сторона обвиняла в намерении перейти к Вору, также продолжалась. Таким образом, посольство боярина князя Василия Васильевича Голицына и митрополита Филарета сделалось бессмысленным, а сами послы превратились из гостей короля в его пленников.
Не были довольны королем и сапежинцы, пытавшиеся договариваться с Сигизмундом III все о том же, о «заслуженном». Вместо денег они получали нравоучения, как, например, в ответе короля, привезенном в Мещовск послами «воинства» 5 декабря 1610 года: «Нужно остерегаться, как бы не вошел в обычай пример столь великой уплаты, которой не только Московская земля, но и великая, полная золота, восточная Индия не могла бы вынести». Ассекурация короля Сигизмунда III хотя и признавала право сапежинцев на возмещение издержек и убытков, но только «в этой стране», на престол которой король сам хотел сесть «с Божьей помощью». Если бы он в полгода после этого крайне гипотетического события не заплатил жалованья войску, тогда оно могло самостоятельно «удовлетворять свои нужды в Рязанской и Северской землях, до тех пор пока не получит полного удовлетворения». Чтобы поставить хоть какой-то предел алчности, король запрещал войску в этом случае «пустошить земли, выводить полону, разрушать церквей, раззорять деревень, мучать подданных» [397] . Надо ли лишний раз подчеркивать, что все это как раз и происходило в несчастное для Московского государства время в конце 1610 года! Враги и грабители шли отовсюду: и из Москвы, и из-под Смоленска, и из Калуги, и из Мещовска. В самой Москве шел жадный дележ казны, чинов, должностей, поместий и вотчин. Еще царь Василий Шуйский начал «распродажу» золотых статуй апостолов в человеческий рост, изготовленных при Борисе Годунове. Они были переплавлены в золото, пошедшее на уплату «немецкого» наемного войска в Швеции. Набожным защитникам христианской веры из Речи Посполитой досталась в Москве главная статуя «Иисуса из чистого золота, весом, наверное, в тридцать тысяч червонных злотых». Вот что пишет Николай Мархоцкий: «Наши, обуреваемые жадностью, не пощадили и Господа Иисуса, хотя некоторые предлагали отослать его в целости в Краковский замковый костел – в дар на вечные времена. Но, получив Иисуса из московской казны, наши разрубили его на куски и поделили между собой» [398] . А ведь это был не какой-нибудь золотой индейский божок, к которому могли равнодушно отнестись испанские конквистадоры!
Калужский Вор имел основания вдвойне обижаться на своих иноземных сторонников. Конрад Буссов записал: «Димитрию был очень тягостен его позор, а именно то, что поляки вторично ему изменили, а его земляки, русские, ему налгали. Не ожидая больше ничего хорошего ни от тех, ни от других, он сказал себе: “Я должен набрать турок и татар, которые помогут мне вернуть мои наследные владения, иначе я ничего не добьюсь, а уже если я и тогда не получу эти владения, то так разорю и разрушу их, что они немногого будут стоить, и, пока я жив, я Россию в покое не оставлю”» [399] .
399
[398]Буссов К. Московская хроника С 138.