Марина Мнишек
Шрифт:
Сил ополчения хватило только на то, чтобы стеснить положение находившегося в столице польско-литовского гарнизона. Бои, ведшиеся ополченцами, не могли привести к захвату Москвы без решительного штурма, к которому пришедшие в столицу ратные люди не были готовы. Но опыт Первого ополчения оказался важен, так как под Москвой впервые было создано земское правительство со своей Думой, приказами и даже попытками влиять на посольские отношения Московского государства со Швецией и ногаями.
Естественно, что Коломна, где находилась Марина Мнишек с «царевичем», входила в число городов, подведомственных управлению Первого ополчения. Но отношения внутри подмосковных полков и «таборов» между сторонниками разных политических групп, между дворянами и казаками складывались сложно. Ситуация в Московском государстве усугубилась еще и тем, что 3 (13) июня 1611 года король Сигизмунд III все-таки захватил Смоленск. Эта победа, безусловно, подняла боевой дух сторонников короля, сидевших в Москве.
Памятником деятельности Первого ополчения остался знаменитый Приговор 30 июня 1611 года. Судя по его тексту (в известных копиях), в нем ничего не было сказано о будущих планах создателей ополчения в отношении царского престола. В преамбуле документа лишь повторялась главная цель ратных людей, собравшихся под Москвой: стоять «за дом Пресвятые Богородицы
443
[442]Цит по Платонов С. Ф. Социальный кризис Смутного времени Л, 1924 С 41.
Первое место по «чину» в ополчении занимали тушинские «бояре» князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и Иван Мартынович Заруцкий. Фактическим же руководителем движения оставался его организатор думный дворянин Прокофий Петрович Ляпунов. В июне 1611 года Ляпунов вступил в новые переговоры с гетманом Яном Сапегой. В польских архивах сохранилась ранее неизвестная грамота, отправленная главой Первого ополчения гетману Яну Сапеге в ответ на его обращение от 4 июня 1611 года. С бывшим гетманом самозванца разговаривал уже не обычный рязанский воевода, а «приобщитель преже бывших преславных царей преименитого Московского государства, неотклонной их царского величества думной дворенин и воевода Прокофий Ляпунов». (Видимо, все-таки справедливы были упреки автора «Нового летописца» о гордыне, обуявшей земского вождя.) Руководитель ополчения звал гетмана Яна Сапегу ни больше ни меньше как «за православную нашу веру и за правду стояти», но это вряд ли могло привлечь гетмана к союзу. Очень четко Ляпунов обозначил врагов Первого ополчения, которое воевало «против лжесловного неисправления лукавых под присягою старосты Гасевского, и полковников, и ротмистров и всего злопагубново их рыцерства и против московских бояр непостоятелного предания Московского государства и отступления древняго своего благочестия».
Уже в самом начале переговоров Прокофий Ляпунов отдавал «достодолжную честь» гетману Сапеге и приносил «душевную похвалу» его рыцарству. Более того, вопреки первоначальным лозунгам ополчения он не только не отталкивал от себя поляков и литовцев, но и в весьма уважительном тоне говорил о будущем союзе с Речью Посполитой, «еже бы всесилный Бог сподобил твоей ясновелможной державе с нами быти в боголюбезном, в совершенном братолюбстве и в соблюдение правды» [444] . Можно только предполагать, что сулил в будущем подобный союз с одним из самых последовательных сторонников и помощников Марины Мнишек. Однако переговоры не заладились [445] , а вскоре погиб и сам воевода Прокофий Ляпунов.
444
[443]Bibhoteka PAU i PAN № 360 S 627 Документ подготовлен к публикации Н. Е. и И. О. Тюменцевыми в издании "Русский архив гетмана Сапеги".
445
[444]Sapieha J. Dzienmk S 310.
Глава ополчения пал жертвой непреодолимого социального конфликта между дворянами и казаками. Летописи подробно рассказывают, как все произошло. В ополчении пытались воспрепятствовать бесчинствам казаков, которые с самого начала появления под Москвой «почали воровать по дорогам и по селам и по деревням и торговых и всяких людей грабить и побивать и из животов пытать». Соответствующие нормы о разборе дел о казачьих насильствах и грабежах в создававшихся в ополчении Разбойном и Земском приказах были внесены в Приговор 30 июня 1611 года. За многие преступления казакам стала грозить смертная казнь. Однажды дело едва не дошло до такой казни, когда Матвей Плещеев пытался «посадити в воду» двадцать восемь казаков. Казачьи таборы взбунтовались и созвали свой «круг». По сведениям автора «Нового летописца», воевода Прокофий Ляпунов даже хотел «бежати к Резани», но его остановили под Симоновым монастырем [446] . И все же главному руководителю ополчения суждено было погибнуть именно в казачьем кругу, куда его много раз приглашали и куда он так не хотел являться, справедливо опасаясь убийства.
446
[445]Новый летописец С 112-113.
22 июля 1611 года Ляпунов за чужой порукою согласился прийти в круг «для земского дела». Однако он попал в умело расставленную ловушку. Все случилось, как считал автор «Карамзинского хронографа», «по повеленью вора Ивашка Заруцкого», благоразумно оставшегося за кулисами драмы: «а Заруцкой по своему злодейскому умышленью не приехал же, для того, чтобы на него не молвили, что по ево веленью убили Прокофья». Но кроме казаков, устранения Прокофия Ляпунова, особенно после того как он попытался привлечь на свою сторону гетмана Сапегу, добивались поляки и литовцы в Москве. Интрига, приведшая к гибели Ляпунова, была задумана Александром Госевским. Он приказал подделать грамоты Ляпунова, «будто бы разосланные по всем городам», с приказом побивать казаков: «мол, где ни случится какой-нибудь донской казак, всякого следует убивать и топить» (все это раскрыл в своих записках ротмистр Николай Мархоцкий) [447] . Парадоксальным образом Прокофий Ляпунов пал из-за обвинений в «измене» (безотказно действующее средство устранения политических противников во все времена). В казачьем кругу, как писал автор «Карамзинского хронографа», «Прокофья называли изменником, будто Прокофей пишет в Москву к поляком и к литве, и показали ему грамотку, будто ево Прокофьева рука». Удивленный Прокофий стал рассматривать «письмо» («грамотка де походила на мою руку, только аз не писывал»), но в это время долго сдерживавшаяся ненависть к воеводе прорвалась наружу, и произошел казачий самосуд: «А оне воры Прокофьеву руку подписали, да оне же говорили и в кругу кричали: “велел де ты нас побивати!” И в кругу Прокофья казаки убили…» Вместе с Ляпуновым погиб и «окольничий» Иван Ржевский, который, несмотря на свою вражду с воеводой, неосторожно высказался о его гибели: «За посмешно де Прокофья убили, Прокофьевы де вины нет».
447
[446]Мархоцкий
Смерть Ляпунова поставила ополчение на грань распада. Из-под Москвы стали разъезжаться «столники и дворяне и дети боярские городовые… по городом и по домом своим, бояся от Заруцкаго и от казаков убойства» [448] . Оставались только те, кто раньше служил самозваному «царю Дмитрию» и Марине Мнишек в Тушине и Калуге.
Влияние бывшего боярина Вора Ивана Заруцкого, командовавшего под Москвой казаками, возросло еще больше. Однако оставшимся полкам Первого ополчения по-прежнему недоставало сил, чтобы штурмом решить главную задачу освобождения Москвы, несмотря на то, что в подмосковные таборы продолжали подъезжать новые отряды. Так, значительным событием в истории ополчения стал приход «Понизовой силы», собранной на Волге в казанских городах. Прибывшие привезли с собой список особо почитаемой иконы Казанской Божьей Матери. В ополчении считали, что именно ее заступничество помогло отвоевать у польско-литовских отрядов Новодевичий монастырь. Однако эту «победу» земских сил в Москве попытались дезавуировать, указав на сопровождавшие взятие монастыря грабежи инокинь. В начале 1612 года в грамотах, подписанных членами Боярской думы, писали из Москвы по городам, что казаки «поругались» над ливонской королевой Марией Владимировной (дочерью великого князя старицкого Владимира Андреевича), Ксенией Годуновой (в иночестве Ольгой) и другими инокинями: «А как Ивашко Заруцкий с товарыщи Девич монастырь взяли, и они церковь Божию разорили, и образы обдирали и кололи поганским обычаем, и черниц королеву княжь Володимерову дочь Ондреевича и царя Борисову дочь Ольгу, на которых преже сего и зрети не смели, ограбили до нага, и иных бедных черниц и девиц грабили и на блуд имали; а как пошли из монастыря, и они и досталь погубили и церковь и монастырь выжгли». «Ино то ли крестьянство?» – вопрошали бояре [449] . Автор «Нового летописца» также писал об этом: «Новой Девичей монастырь взяша и инокинь из монастыря выведоша в табары и монастырь разориша и выжгоша весь, старицы же послаша в монастырь в Володимер». «Дворяне и столники» якобы «искаху сами смерти от казачья насилия и позору». Однако в другом месте тот же летописец совсем по-другому описывал это событие, признавая заступничество Казанской иконы, «что ею помощию под Москвою взяли Новой Девичей монастырь у литовских людей» [450] . Так даже современникам трудно было понять, на добро или на зло остались под Москвой казаки.
Кроме упомянутой «Понизовой силы», под Москву пришли дворяне и дети боярские из Смоленска, Дорогобужа и Вязьмы, лишившиеся своих поместий после взятия королем Сигизмундом III Смоленска. Воеводы ополчения приняли решение испоместить их в Арзамасе и Ярополческой волости (правда, без успеха для смоленских служилых людей), что сыграло свою роль при организации следующего, нижегородского ополчения. Органы управления, созданные в период расцвета деятельности Первого ополчения, также продолжали функционировать. Многие служилые люди уезжали из-под Москвы под предлогом отправки на воеводство и «по приказом». «У Заруцково купя», добавлял автор «Карамзинского хронографа». Так или иначе, но ополчение оставалось под Москвой еще целый год [451] .
451
[450]Долинин Н. П. Подмосковные полки (казацкие "таборы") в национально-освободительном движении 1611-1612 гг Харьков, 1958.
Когда события под Москвой в какой-то степени зашли в тупик, Иван Заруцкий решился сделать окончательную ставку на сына Марины Мнишек. Вслед за известием об убийстве Прокофия Ляпунова автор «Пискаревского летописца» сообщает о неординарных шагах боярина Ивана Заруцкого, передавая ходившие в то время совершенно невероятные слухи о желании Заруцкого самому стать царем: «Ивашка Заруцкой, умысля своим воровским обычаем, сослався з жонкою с Маринкою, которая была за Ростригою, с Сердомирсковою дочерью, жену свою постриг, а сына своево послал на Коломну к ней, Маринке, в стольники, а хотел на ней женитца, и сести на Московское государьство, и быти царем и великим князем» [452] .
452
[451]ПСРЛ Т 34 С 217.
Очевидно, именно эта угроза возобновления самозванчества заставила так ярко и страстно выступить патриарха Гермогена. «Второй Златоуст», как называли тогда патриарха, все более проникался ответственностью за происходящее в Московском государстве и тем воздействием, которые оказывали его призывы. По словам автора «Нового летописца», патриарх был стоек в своем неприятии иноземцев. Он был глубоко оскорблен тем, что в самом Кремле, «на старом Борисовом дворе, в полате», был устроен костел и велась латинская служба. Польско-литовские правители в Москве, знавшие о рассылавшихся по стране патриарших грамотах, пытались повлиять на патриарха Гермогена, хотели заставить его обратиться к людям, собиравшимся под Москву, чтобы остановить их поход. Патриарх же говорил Салтыкову, что, напротив, благословляет «помереть за православную веру»: «Будет ты изменник Михайло Салтыков с литовскими людми из Москвы выдешь вон, и я им не велю ходити к Москве; а будет вам сидеть в Москве, и я их всех благословляю… что уж вижу поругание православной вере и разорение святым Божиим церквам и слышати латынсково пения не могу». Не смирили патриарха и репрессии: изменники и поляки его «позоряху и лаяху», после чего посадили «за приставы», то есть под арест. Бывший в то время в Москве архиепископ грек Арсений Елассонский записал, что с этого времени патриарха «без архиерейского собора» по сути свели с престола и перевели на подворье Кириллова монастыря, сняв с него архиерейские ризы и переодев в монашеское платье [453] . Стойкость патриарха вдохновляла русских людей.
453
[452]Арсений Елассонский Мемуары из русской истории С 190.