Марий и Сулла. Книга первая
Шрифт:
Очнулся от звука лошадиного топота. По мосту мчались верхами воины, и впереди них — начальник, в блестящем шлеме с гривастым гребнем.
— Лагерь Катула? — донесся звучный голос.
Консул растерялся: «Не может быть, этот голос… Клянусь Марсом! Или я ошибаюсь, или…»
Движением руки он остановил всадников. Начальник спрыгнул с коня:
— Квинт!
— Люций! А ты мне приснился… Они обнялись.
— Кто у моста в сторожевом заслоне?
— Племянник… А что?
— Он ненадежен. Его воины пропустили меня, не спросив даже тессеры.
— Возможно ли? Я смещу его…
Катул вызвал из лагеря молодого сотника Гнея Петрея и приказал сменить своего племянника.
Петрей был центурион, горячо любивший родину, готовый умереть во славу римского оружия. Он отличился в нескольких жарких стычках с неприятелем, и его храбрость, расторопность и умение примениться к обстановке широко были известны в легионах Катула.
Светало. Лагерь кимбров и кельтов просыпался. Крики людей и рев животных сливались в гул. С гор спускались, как бесчисленные стада овец, новые отряды воинов. Скоро они усеяли берег.
Увидев римлян, дикие пришельцы пронзительно завыли и разбрелись в разные стороны. Легионарии смотрели с ужасом, как они отрывали от скал камни, от холмов — глыбы земли, рубили деревья и всё это швыряли в воду.
«Они хотят запрудить реку, — догадался Катул, — но это им не удастся: слишком быстро течение».
Но когда враги стали бросать в реку тяжелые бревна, консул нахмурился: бревна, уносимые течением, ударялись в мост с такой силой, что он стонал и шатался. Вскоре толпа кимбров бросилась в реку, пытаясь добраться вплавь до противоположного берега, где находился римский лагерь.
Замешательство охватило легионы.
Надеясь отразить неприятеля, Катул выстроил легионы и произнес краткую речь, призывая воинов проучить дерзких варваров. Он вывел войска из лагеря и велел обстрелять противника.
Однако варвары, отвечая яростным воем на каждое меткое попадание, продолжали переправляться. Вскоре их стало так много, что римляне, обезумев от ужаса, оставили лагерь и начали отступать без приказания.
Катул, предпочитая, чтобы позор пал на него одного, чем на отечество, поднял серебряного орла и побежал в первые ряды.
— Отступать! — закричал он, отдавая запоздалое приказание.
Сулла догнал его, расстроенного, запыхавшегося, недалеко от речки, впадавшей в Эз.
— Я поступил бы так же, — шепнул он. — Многие поняли, что легионы отступают вслед за своим полководцем.
— Что же было делать? — развел руками консул. — Если бы я дал бой кимбрам, мои трусливые легионы были бы раздавлены, как мухи…
А у моста сторожевой легион под предводительством Гнея Петрея дрался с отчаянным мужеством после того, как Петрей заколол племянника Катула, который хотел сдаться варварам и подговаривал воинов не слушаться приказаний центуриона.
— Римляне! — взывал Петрей. Нам дорога не жизнь, а слава родины. Каждого труса и беглеца я убью так же, как убил изменника!
Кимбры, потрясая длинными копьями, бросались в бой толпами, похожими на стадо ощетинившихся от ярости вепрей.
— Вперед! — кричал Петрей. — Пробьемся к легионам!
Это ему удалось, но легион потерял три четверти своего состава.
Мост был занят варварами. Соединившись с кимбрами, переправившимися через Эз, они захватили римский лагерь и поставили на холме, поросшем кустарником, медного быка — божество, олицетворявшее земледелие и пастушество.
XXXVI
Оставив победоносные легионы в Галлии, Марий отправился в Рим с Манием Аквилием, своим легатом, чтобы ободрить народ, упавший духом при известии об отступлении Катула. Пообещав плебсу ряд побед, полководец послал гонцов в Галлию, приказав своим легионам немедленно двинуться по военной дороге через область лигуров в Галлию Циспадаискую.
— Идти в страну лигиев, на Монеку и Геную, — распорядился он, — там запастись лошадьми, мулами, хитонами и плащами; если удастся, навербовать гоплитов — хороших бойцов врукопашную. Набирайте их побольше. Приказываю остановиться между Пармой и Плацентией и ждать дальнейших приказаний.
Распрощавшись с Аквилием, торопившимся в поход против восставших рабов в Сицилии, Марий не спеша поехал к северу; он рассчитывал, что галльские легионы прибудут не раньше двух месяцев.
Области уже знали о поражении тевтонов, и народ восторженно встречал победителя, умоляя его уничтожить и кимбров. Марий, довольный почетом, оказываемым ему в городах и деревнях, а еще больше надеждами, возлагаемыми на него нобилями и плебеями, отвечал, что поражение или победа зависят от воли богов.
«А он еще сомневается в моих военных способностях, — злобно подумал полководец о Сулле. — Сам Сципион Эмилиан высоко ценил меня, а кто такой Сулла в сравнении с Африканским?» И чем чаще думал он о сопернике, тем большую ненависть испытывал к нему.
Хорошее настроение испортилось. Насупившись, он ехал вперед (отряд остался позади), безжалостно стегая бичом коня.
Вдали, за широкой сверкающей рекой, подымались горы. Теплый весенний воздух был насыщен запахом трав и цветов, хотя по утрам еще потрескивали легкие заморозки, месяц назад погубившие много виноградников. Земледельцы жаловались Марию, обвиняя злые божества варваров, особенно медного быка: они утверждали, со слов очевидцев, что он якобы вытаптывает по ночам посевы, объедает незрелые ягоды, и уходя, «напускает» стужу. И они умоляли Мария победить поскорее медного быка, утопить его или перелить в оружие для легионов.
Слушая их, полководец прятал улыбку в усах и бороде. Он всё время думал о Риме, о своей бесплодной жене и вздыхал: несколько дней, проведенных в столице, показались ему сказкой, светлым праздником после долгих месяцев походов, битв и лагерной жизни.
«Сына, да и вообще детей, очевидно, ждать нечего. Бесплодное растение не родит никогда. Я усыновил мальчика, только сумеет ли Цинна воспитать его в духе ненависти к оптиматам? Говорят, мальчик жестокосерд: любит мучить животных, резать лягушек, убивать из лука собак и овец. Цинна подзадоривает его, приучает к виду крови, — это хорошо. Пусть растет неумолимый мститель за плебс!»