Марий и Сулла. Книга первая
Шрифт:
«Катул, Катул начал бой!» — мелькнуло в голове, и он понял, что победа ускользнет от него, если он не поспешит им помощь коллеге. Он стегнул бичом коня и поехал вперед, проклиная пыль, варваров, свою жизнь.
Навстречу доносился шум сражения, голоса центурионов и трибунов, вопли варваров. Марий готов был ринуться в гущу битвы, как вдруг легионы дрогнули: на них обрушилась кимбрская пехота.
Марий увидел рослых германцев, вынырнувших из-за пыльной завесы, и, пораженный, остановил коня: длинные цепи, прикрепленные к поясам, соединяли пехотинцев друг с другом, и кимбры шли стеною — с вытянутыми копьями и поднятыми мечами.
Приказав Серторию ударить им во фланг, Марий бросил в бой легионы.
Уже пыль рассеивалась, и равнина все четче выступала сквозь дымку, обволакивавшую юго-восточную часть поля. Марий видел легионы Катула, кимбрскую конницу и пехоту: там были главные силы неприятеля, там шел решительный бой, а он, Марий, застрял в стороне и должен преодолевать дикое упорство правого фланга противника.
Он скрипнул зубами, крикнул:
— Бейте их, режьте!
И, задыхаясь, повернул коня, бросился в гущу кимбрской пехоты: «Лучше смерть, нежели победа Катула!»
Но неприятель уже дрогнул.
Женщины в темных одеждах, стоявшие на телегах, наблюдали за боем. Увидев бегство отцов, мужей, сыновей и родных, они завыли и, спрыгнув на землю, встретили беглецов секирами и мечами; грудных детей душили и бросали под колеса телег, под копыта вьючных животных, а сами вешались на оглоблях или закалывались мечами. Старики, привязав себя за шею к рогам или ногам быков, подгоняли животных ударами бичей или пронзали их копьями, и быки топтали, душили людей. Однако не все успели кончить самоубийством: шестьдесят тысяч попало в плен.
Катул и Сулла, начавшие бой во время блужданий Мария по равнине, сразу охватили фланг противника и, заметив, что кимбры, не привыкшие к жаре, с трудом переносят ее и быстро устают, не давали им передышки беспрерывными схватками.
Жара и солнце, бившее кимбрам в глаза, были лучшими союзниками римлян. Варвары изнывали от зноя. Потные, прикрываясь щитами, они ободряли друг друга криками.
Сулла стремительно ударил в тыл неприятелю. Кимбры побежали.
— Братья! — отчаянно взывал Бойорикс, пытаясь остановить их. — Вперед!
И с тяжелым окровавленным клинком бросился, по главе храбрецов, в самую гущу римлян.
Легионарии подались было назад, — напор был сокрушителен, — но, воодушевляемые Суллой, окружили кучку героев и изрубили их.
Бойорикс держался дольше всех. Лошадь под ним пала, и он, освободившись из-под нее, рубился в пешем строю. Скоро перед ним вырос высокий вал из трупов. Вождь, укрываясь за ним, вскакивал, наносил удары. Он пал внезапно, пронзенный метательным копьем.
Умирая, он обратил гневный взор к небу и прошептал:
— Крепкий Тир, где твоя помощь? Владыка Один, где твоя справедливость? Я подыму против тебя валькирий, и мы разрушим твою Валгаллу, отец богов!
Подошел Катул.
— Убит? — спросил он.
— Я нанес ему смертельный удар, — отозвался центурион Петрей и взглянул на консула веселыми, счастливыми глазами.
Но Катул отвернулся от него и сказал Сулле:
— Бойорикс сражался, как лев.
— Да, но и Тевтобад бился не хуже его…
Бойориксу казалось, что он засыпает, а римские слова доносятся сквозь тяжелый сон, навалившийся па него, как огромная глыба. Он хотел крикнуть врагам, что ненавидит их, что придут еще братья и отомстят за эту бойню, но язык не повиновался ему. Он сделал над собой усилие, чтобы стряхнуть тяжесть, и почувствовал, что опускается куда-то в темноту — все глубже и глубже… Катул и Сулла молча стояли над трупом кимбрского вождя.
Легионарии Мария грабили неприятельский лагерь, Ругаясь друг с другом из-за каждой ценной вещи, они готовы были разрешать споры копьями и мечами. Вскоре появились и воины Катула; захватив оружие, знамена и трубы, они поспешили перенести их в свои шатры. Легионарии Мария не препятствовали им: они искали ценностей, а оружие и знамена их не прельщали.
Вечером у костров воины спорили о том, кто из консулов разгромил варваров. Сулла бродил по лагерю, прислушиваясь, но вмешиваться избегал. Он обдумывал, как доказать, что победил Катул, и вдруг быстро направился к палатке друга.
— Послушай, Квинт, — сказал он, — воины ссорятся: одни считают победителем тебя, другие — Мария. Не выбрать ли нам третейских судей?
— А не все ли равно, кто победил? — равнодушно возразил Катул. — Самое главное сделано: отечество спасено.
— Это верно, но зачем плебей присваивает победу оптимата, хвастается ею? — возмутился Сулла. — Пусть Марий выберет двух человек, а мы пошлем одного… Хочешь, я сейчас же пойду к плебею?
Узнав, в чем дело, Марий вспылил:
— Mehercle! Победа моя! — крикнул он, бледнея. — Как ты смеешь, трибун, так говорить?
— Не я говорю, а воины. Пусть судьи разрешат спор! Назначить двух человек, а третьим буду я.
Марий угрожающе взглянул на него.
— Я уступаю, не желая раздоров среди воинов, — медленно выговорил он, задыхаясь, — но клянусь Марсом, я припомню тебе когда-нибудь эти дерзкие речи! Пусть рассудят нас пармские послы, которые находятся в лагере.
Они расстались смертельными врагами.
А на другой день третейские судьи обходили и опрашивали воинов.
Легионарии Катула повели судей на поле битвы и показывали им трупы кимбров:
— Все они поражены нашими копьями! Взгляните — вот имя Катула, вырезанное на древках…
Признав победу за Катулом, пармские послы остереглись, однако, сказать об этом Марию, к которому у них было дело, и объявили консулам:
— Хотя честь победы при Верцеллах принадлежит как будто Катулу, но мы отдаем ее консулу Марию потому, что он руководил боем и еще раньше разгромил тевтонов, а без победы над ними невозможно было бы поразить кимбров. Мы отдаем должное военному искусству Катула и преклоняемся перед величием Мария.