Мария Антуанетта
Шрифт:
Развлечения постепенно вытесняли из жизни Марии Антуанетты все иные занятия. Если апатичный дофин только на охоте становился сильным, энергичным и ловким, а общество утомляло его, то его жена в обществе чувствовала себя как рыба в воде. В ответ общество осыпало ее комплиментами, хвалами и лестью, к которым она начала привыкать, считая их в порядке вещей и забывая, что от любви до ненависти всего один шаг. «…Обилие лести, собственная лень и никакого желания сосредоточиться» — так определила Мария Терезия трех главных врагов дочери. Но дочь их не замечала, как старалась не замечать укоров матери. Наблюдательный Мерси подметил, что дофина «склонна к зависимости там, где следовало бы проявить характер»: окружив себя веселой компанией придворных, она постепенно все больше зависела от тех, кто умел ее развлечь. Муж к числу этих избранных не относился — муж охотился. Судя по его охотничьему дневнику, за 13 лет он настрелял 189 254 штуки дичи и убил 1274 оленя, не считая мелкой птицы. Самым крупным достижением в истреблении мелких пернатых следует считать день, когда он подстрелил 200 ласточек.
Мария Антуанетта все реже ездила на охоту и все чаще — в Париж, ибо король разрешил
Особенно бурный прием парижане оказывали дофине в театрах. Увидев ее в ложе, они вскакивали и устраивали ей овации. Актеры тоже старались сделать приятное юной паре. Однажды, когда в «Комеди Франсез» давали «Осаду Кале», знаменитая мадемуазель Вестрис, повернувшись к королевской ложе, завершила свой монолог, обращаясь непосредственно к наследнику престола:
Французу мило видеть в принце брата своего, Который, сыном Франции рожденный, отцом ей станет!Дофин смутился, а зрительный зал, поняв намек актрисы, разразился бурными несмолкаемыми аплодисментами. Пьеса позволила их высочествам вернуть долг благодарности: по завершении монолога, восхвалявшего неприметных подданных, в трудную минуту спасающих своих государей, дофин и дофина встали и яростно зааплодировали актерам. В такие минуты Мария Антуанетта чувствовала себя по-настоящему счастливой; грациозно кивая и раздавая улыбки, она думала, что быть королевой Франции вовсе не так страшно, как ей казалось поначалу.
А чего стоили поездки в Сен-Клу, где дофина, смешавшись с толпой, гуляла по ярмарке и даже посещала танцевальный зал! «Да это же настоящая революция!» — воскликнул кто-то из современников. В сущности, он был прав: это была придворная революция. Сознание того, что она дерзко нарушает предписания этикета, наполняло Марию Антуанетту радостным чувством победительницы. Она не осознавала, что сложная система протокола, схожая с театральным действом, служила своего рода оптической преградой, ширмой, ничего не скрывавшей от зрителей, но придававшей величие и абсолютный характер любым, вплоть до естественных отправлений, действиям коронованных особ. В спектакле под названием Этикет, как в комедии дель арте, каждому отводилась своя неизменная роль, и любое отступление от нее воспринималось как нарушение. Борясь с этикетом, Мария Антуанетта постоянно стремилась забыть свое королевское амплуа, разрушая тем самым невидимую преграду между собой и подданными. Не умея и не желая исполнять свою роль, доставшуюся ей явно по ошибке (ставшей для нее роковой), она собственными руками убирала ширму, отделявшую ее от зрителей; а те, разглядев в ней дурную актрису, принялись метать в нее отравленные стрелы клеветы. Первые брызги грязи попали на белое платье дофины из памфлетов против Дюбарри. Не замечая, как на безоблачном горизонте заклубились облака, дофина видела только ликующую толпу и отвечала ей милой улыбкой.
Собирая благодаря молодости и красоте щедрую дань восторгов, она полагала ее неизменной.
Париж, интеллектуальная столица Европы, Париж с его почти шестьюстами тысячами жителей притягивал Марию Антуанетту исключительно как огромный парк развлечений. Обожая посещать места увеселений парижан, она пренебрегала самими парижанами. Жизнь всех этих лавочников, ремесленников, поденщиков казалась ей ужасно скучной, а сами они были для нее на одно лицо. Ей никогда не приходило в голову свернуть в узкую улочку, заглянуть в окошко покосившегося дома, посетить лавку старьевщика или купить пучок зелени на рынке. Она часто наведывалась в модные лавки, с удовольствием бродила по ярмарке Сент-Овид, что раскинулась на площади Людовика XV, посещала салон живописи в Лувре, но, кажется, ни разу не зашла в книжную лавку. Новинки литературы, труды философов, книги, формировавшие духовный облик Парижа, пребывали вне сферы интересов дофины. В личной библиотеке Марии Антуанетты преобладали любовные романы, но прочла ли она хотя бы один до конца, неизвестно. Современники говорили, что иногда в церкви королева открывала замаскированный под молитвенник фривольный роман и в течение долгой службы коротала время за полупристойным чтением; но в это верится с трудом.
Отправляя юную эрцгерцогиню Марию Антуанетту во Францию, Кауниц сказал: «С нашей крошкой все будет хорошо, лишь бы ее не избаловали». Опасения канцлера начали сбываться. Привыкая к всеобщему поклонению, Мария Антуанетта становилась безапелляционной в суждениях, позволяла себе больше свободы и уже не спрашивала разрешения провести в городе ночь. Ночная жизнь Парижа — это игра, танцы, спектакли, музыка, шум, суета, среди них дофина забывала о тяжком супружеском долге, а утром, когда она возвращалась в Версаль и бросалась на кровать, чтобы проспать до обеда, а то и до вечера, Людовик был на охоте. Нет, она не помышляла об адюльтере, который начинали ей приписывать, ей вполне хватало восторженной любви подданных и знаков внимания со стороны мужа. Но супруг был неловок, не умел острить, когда волновался, мог и вовсе утратить дар речи, не любил шумных многолюдных развлечений, а главное, не обладал ни чувствительностью, ни фантазией, с чем экзальтированная Мария Антуанетта не могла смириться. «Время от времени Ее королевское Высочество — по живости характера и без дурных намерений — принимается злословить о тех, в ком подмечает что-либо смешное. Это уже заметили многие, а потому последствия могут быть самые серьезные, ибо принцесса умеет придать насмешкам своим пикантность и остроумие», — писал Мерси. Он не только сообщал о своих наблюдениях Марии Терезии, он имел разговор и с Марией Антуанеттой, но та, со всем согласившись, немедленно выбросила предостережение посла из головы. Что поделаешь, если вокруг столько смешных людей! «Говорят, вы высмеиваете людей, смеетесь прямо им в лицо. Это ваша безмерная ошибка, заставляющая усомниться в доброте вашей души. Чтобы сохранить дружбу пяти или шести кавалеров и дам, вы готовы потерять всех остальных. Для принцессы это существенный недостаток, ибо, как следствие, двор такой принцессы станет притягивать придворных праздных и наименее уважаемых в государстве и отталкивать всех честных людей, не пожелавших подвергаться насмешкам; в конце концов останется только дурная компания, которая постепенно пустится во все тяжкие», — отчитывала императрица дочь. Сама того не сознавая, Мария Антуанетта ходила по краю пропасти, и только врожденное чувство собственного достоинства не позволяло ей туда упасть. Тем не менее она продолжала вышучивать придворных, чем нажила себе немало смертельных врагов. А когда речь заходила о серьезных занятиях, остроумие и энергия дофины исчезали, являя вместо себя «вялость ума». «Как только речь заходит о чем-либо серьезном, она приходит в смятение и не желает думать», — жаловались друг другу Мерси и Мария Терезия.
Людовик XV все чаще чувствовал возраст: за короткое время смерть унесла сразу нескольких близких к нему придворных одних с ним лет. «…Все замечают, как король все чаще испытывает недомогание и скуку. Его страсть к фаворитке со временем притупилась, а так как эта женщина не отличается ни остротой ума, ни достоинством характера, то король все чаще находит в ней лишь способ отвлечься, посредственный и сопряженный со множеством неудобств, последствия которых он ощущает каждую минуту. Ему постоянно надоедают просьбами о милостях, зачастую незаслуженных, и почти всегда для людей, живущих исключительно за счет интриг», — писал Мерси. Ему вторил шведский поверенный в делах при Версальском дворе граф Кройц: «Страсть, которую король питает к графине Дюбарри, будет продолжаться до тех пор, покуда здоровью его ничто не угрожает; но если он почувствует себя плохо, есть основания полагать, что на смену любви придет благочестие». Старое царство клонилось к закату, впереди вставала заря царства нового, от которого все ожидали благотворных перемен. Пока будущий Людовик XVI читал, ездил на охоту и мастерил замки, будущая королева примеривалась к жизни по своим правилам.
30 января 1774 года молодой шведский аристократ Ханс Аксель Ферзен, посетивший бал в Парижской опере, записал в своем дневнике: «Дофина долго разговаривала со мной. Но я не догадывался, кто это. Наконец ее все узнали и собрались вокруг; в три часа она отправилась в ложу. Я уехал с бала». И ничего о любви, навеки поселившейся в его сердце. А Мария Антуанетта? Была ли для нее их первая встреча решающей, или, опьяненная отвоеванной в дворцовых интригах свободой, она с удовольствием разговаривала со всеми, кто обращался к ней? Все в масках, а маска скрывает и уравнивает. К сожалению, дневника она не вела, а в письмах об этом не расскажешь. В настоящее время мало кто сомневается, что сильное чувство, соединившее графа Ферзена и Марию Антуанетту, возникло задолго до неудавшегося бегства королевской семьи в Варенн. Некоторые считают, что причиной сей неудачи является именно Ферзен, и называют его «злым гением королевской семьи». Кто же такой Аксель Ферзен, что занесло его в Париж, и могла ли не состояться его встреча с Марией Антуанеттой?
Ханс Аксель, из старинного дворянского дома Ферзенов, родился в один год с дофиной. Семья изначально имела настолько большой вес при дворе, что отец Ферзена, фельдмаршал Фредрик Аксель, самый богатый и влиятельный человек в Швеции, мог позволить себе отказать брату шведского короля, просившего руки Софи, младшей сестры Ханса Акселя. В 1770 году юный Ферзен, впервые покинув Швецию, отправился продолжать образование в Европе. Тогда же он начал вести дневник (journal intime),куда записывал события вплоть до 1808 года; часть записей (между 1776 и 1791) после бегства королевской семьи была уничтожена французским другом Ферзена. Лакуна отчасти восполняется письмами Ферзена к Софи, от которой у него не было тайн, и записными книжками (livre de correspondence),где с 1783 года Ферзен с присущей ему педантичностью отмечал написанные и полученные им письма, а иногда даже излагал краткое их содержание. Изучая поистине необъятный архив Ферзена, шведская исследовательница Альма Сьёдерхельм пришла к выводу, что в личной переписке граф для конспирации именовал Марию Антуанетту Жозефиной, а она его — Риньоном (Rignon).Письма к Жозефине не найдены, но из пометок в записных книжках можно сделать вывод, что в них были и политика, и размышления о жизни, и планы на будущее. Возможно, именно эти письма сжег внучатый племянник Ферзена барон Клинковстрём, опубликовавший переписку своего знаменитого родственника в приемлемом для него самого объеме. Уничтожив ряд документов и вымарав часть строк из писем, он, возможно, пожелал скрыть информацию, нежелательную для реноме семьи. Но сокрытое зачастую более красноречиво, чем лежащее на поверхности. Полагают, уничтожению подверглись письма, свидетельствовавшие, что роман Ферзена и Марии Антуанетты из стадии возвышенной перешел в стадию земную, что давало недругам королевы право обвинять ее в адюльтере. Все же, по мнению Альмы Сьёдерхельм, «когда мы на основании документов пытаемся понять, что связывало этих двух людей, следует соблюдать особую осмотрительность». Мы никогда доподлинно не узнаем, какими словами поверяли они друг другу свою любовь, остался ли Ферзен романтическим рыцарем своей дамы, или же Мария Антуанетта подарила ему свою нерастраченную страсть. История любви Рыцаря к Прекрасной Даме должна быть чуточку загадочной.