Мария Стюарт
Шрифт:
– Ваше величество, – прервал ее Линдсей, которому надоело молчать, – наша честь – не предмет забот женщины, не сумевшей соблюсти свою.
– Милорд! – воскликнул Мелвил.
– Не мешайте ему, Роберт, пусть говорит, – остановила его королева. – Наша совесть защищена броней, не менее закаленной, чем та, в которую столь предусмотрительно облачился милорд Линдсей, хотя, к стыду правосудия, сейчас мы лишены своего меча. Продолжайте, милорд, – обратилась она к лорду Рутвену. – И это все, чего от меня требуют мои подданные? Число и подпись? О, это такой пустяк! А вторая грамота, которую вы держите, блюдя последовательность, вероятно, содержит просьбу, удовлетворить которую трудней, нежели передать годовалому младенцу корону, принадлежащую мне по праву рождения, и выпустить скипетр, дабы взять вместо него веретено.
– Эта вторая грамота, – объявил Рутвен, нисколько не обескураженный насмешливо-язвительным тоном королевы, – акт, которым ваше величество утверждает решение тайного совета назначить вашего возлюбленного брата графа Мерри регентом королевства.
– Да неужели? – усмехнулась Мария. – Тайному совету необходимо, чтобы я утвердила столь пустячный акт? А моему возлюбленному брату он нужен, чтобы без угрызений совести носить новый титул, который я присоединю к уже дарованным ему мною титулам графа Map и графа Мерри? О, все это так трогательно и в этом столько почтения ко мне, что у меня просто нет никаких оснований жаловаться. Милорды, – встав и резко сменив тон, промолвила королева, – возвращайтесь к пославшим вас сюда и передайте им, что на подобные просьбы Марии Стюарт нечего ответить.
– Одумайтесь, миледи, – произнес Рутвен, – ведь я же вас предупредил, что лишь на этих условиях вам будет даровано прощение.
– А что будет, если я отвергну столь великодушное прощение? – поинтересовалась Мария.
– Я не могу предрешить приговор, но вашему величеству слишком хорошо известны законы, а главное, история Англии и Шотландии, чтобы знать, что убийство и прелюбодеяние – это такие преступления, за которые поплатилась жизнью не одна королева.
– Но на каких доказательствах основаны подобные обвинения, милорд? Прошу прощения за мою настойчивость, отнимающую у вас драгоценное время, но я как-никак тоже заинтересованная сторона и потому позволю себе задать этот вопрос.
– А доказательство, миледи, всего одно, я это признаю, – отвечал лорд Рутвен, – но зато неопровержимое: поспешный брак вдовы убитого с главарем убийц и письма, которые мы получили от Джеймса Балфура и которые свидетельствуют, что сердца преступников соединились в прелюбодейственной страсти еще до того, как им было разрешено соединить окровавленные руки.
– Милорд! – воскликнула королева. – Вы, кажется, забыли про пир, заданный в таверне «Лондон» тем самым Босуэлом тем самым лордам, которые объявляют его ныне прелюбодеем и преступником; вы забыли, что после этого пира на том же столе, где стояли яства и вина, было подписано прошение к той самой женщине, которую вы сейчас обвиняете в преступной поспешности нового брака, сбросить до срока вдовий траур и облачиться в подвенечный наряд? И ежели вы, милорды, об этом забыли, что не делает чести ни вашему здравомыслию, ни вашей памяти, мне придется предъявить вам грамоту, ибо я сберегла ее, и, возможно, хорошенько поискав, мы найдем среди подписавших ее имена Линдсея Байерского и Уильяма Рутвена. О благородный лорд Херрис! – вскричала Мария. – О верный Джеймс Мелвил! Вы одни были правы, когда, упав мне в ноги, умоляли не заключать этот брак, бывший, как я сейчас убеждаюсь, всего лишь ловушкой, подстроенной несведущей женщине коварными советниками и вероломными вельможами.
– Ваше величество, – промолвил лорд Рутвен, начавший уже, невзирая на свою ледяную бесстрастность, терять терпение, меж тем как Линдсей уже давно весьма шумно проявлял недвусмысленные признаки возмущения, – эти споры только отдаляют нас от цели, и потому прошу вас вернуться к ней. Скажите, согласны ли вы, если мы гарантируем вам жизнь и честь, отречься от шотландской короны?
– И какова же гарантия, что вы сдержите свои обещания?
– Наше слово, миледи, – надменно ответил Рутвен.
– Ваше слово, милорд, слишком ненадежный залог, чтобы я могла его принять, памятуя, как скоро вы забыли про свои подписи. А нет ли у вас еще какой-нибудь безделицы в придачу, чтобы я могла быть спокойной, что, в крайнем случае, у меня останется хотя бы она?
– Довольно, Рутвен, довольно! – закричал Линдсей. – Разве вы не видите, что вот уже целый чае эта женщина отвечает на все наши предложения оскорблениями?
– Да, идемте, – ответил Рутвен. – Только предупреждаю: в тот день, когда порвется волосок, удерживающий меч над вашей головой, пеняйте за это лишь на себя.
– Милорды! – воскликнул Мелвил. – Заклинаю вас небом, наберитесь немножко терпения и извините ту, что, привыкнув повелевать, сегодня вынуждена подчиняться.
– Ну что ж, – бросил ему Линдсей, – оставайтесь с ней и попробуйте своим льстивым красноречием добиться от нее того, в чем она отказывает нам, когда мы предъявляем требования напрямую и откровенно. Через четверть часа мы вернемся, и к этому времени должен быть готов ответ.
Оба лорда вышли, оставив Мелвила с королевой, и пока они спускались, можно было сосчитать все ступени лестницы, о которые ударялся длинный меч Линдсея.
Едва оставшись с королевой наедине, Мелвил бросился к ее ногам и заговорил:
– Ваше величество, вы только что упомянули, что лорд Херрис и мой брат давали вам совет и вы раскаиваетесь, что не последовали ему. Прислушайтесь же к новому моему совету, ибо он важнее прежнего, и если вы его не выслушаете, то будете раскаиваться со стократ большим отчаянием. Ведь вы не знаете, что может произойти, не знаете, на что способен ваш брат.
– Ну, по-моему, – заметила королева, – сейчас он мне преподал на сей счет изрядный урок. Да и что он может мне сделать сверх того, что уже сделал? Устроить публичный процесс? Так только этого я и прошу. Пусть мне позволят самой защищаться на этом процессе, и посмотрим, найдутся ли судьи, которые посмеют меня осудить.
– Но именно на это они и не пойдут, ваше величество. Для этого им надо быть безумцами, если принять во внимание, что они содержат вас в уединенном замке под охраной ваших врагов, имея единственным свидетелем Бога, который карает за преступление, но никогда не предотвращает его. Вспомните, ваше величество, слова Макиавелли: «Могила короля всегда поблизости от его тюрьмы». А ведь вы принадлежите к роду, в котором умирают молодыми и почти всегда насильственной смертью: двое из ваших предков погибли от стали, а один от яда.
– О, если смерть будет скорой и легкой, я приму ее как воздаяние за свои грехи. Я ведь горжусь, когда думаю о своих свершениях, но смиренна, когда сужу себя. Нет, меня несправедливо обвиняют в сообщничестве в убийстве Дарнли, но было бы справедливо осудить меня за брак с Босуэлом.
– Время уходит, ваше величество! – воскликнул Мелвил, глянув на стоящие на столе песочные часы. – Сейчас они вернутся, вот-вот будут здесь, и на сей раз вам придется дать ответ. Ваше величество, попытайтесь хотя бы извлечь из своего положения все возможные выгоды. Вы здесь одна, без друзей, без охраны, без власти. Отречение, подписанное в подобных обстоятельствах, ваш народ никогда не сочтет за выражение вашей свободной воли и поймет, что у вас его вырвали силой, и если понадобится, если настанет день, когда можно будет опротестовать отречение, о, тогда у вас будут два свидетеля произведенного над вами насилия, и одним будет Мэри Сейтон, а другим, – понизив голос и испуганно оглядываясь, закончил он, – будет Роберт Мелвил.