Мария в заповеднике
Шрифт:
— Ты отвлекаешься, Калиграфк.
Министр встал с кресла, подошел к сейфу и запер в нем игрушку Пера.
— Ты пришел убедиться, что я жив, здоров и не понимаю, что там, на самом деле, произошло во время облавы… на меня. Ну-ну, не надо воротить нос, господин Прокурор. Все именно так: я и жив, и здоров, и облава проводилась именно на меня… Но я не держу зла, Калиграфк. Мы с тобой старые волки и понимаем, что, согласно святой традиции, у нас нет морального права идти к власти не по трупам. Я вовсе не хочу сказать, что убил кого-то, чтобы стать Министром, но пожрал, что называется, многих. Я бы мог съесть и тебя, Калиграфк, но боюсь отравиться.
— И поэтому ты пытаешься лишить нас части нашего законного наследства в правительственной династии? Мы все равно не позволим тебе искать наследника на этот раз не в партии краймеров! — закричал вдруг Калиграфк. — Наша партия сильна как никогда, и если тебе удается еще контролировать подданных, то лишь потому только, что мы держим их в страхе.
— И по традиции, и по сегодняшним политическим условиям — в особенности, Отцом Наследника должен быть простолюдин! Это создает видимость демократии, а она теперь пользуется большими надеждами в обществе, — сказал Министр. — Как бы вы ни были сильны теперь, я пока не вижу никакой возможности отступить от освященного временем закона.
— Шенк, либо ты и впредь будешь висеть на волоске от гибели, либо ты примешь наши условия: простолюдин должен быть из нашей среды!
— Я уже говорил с дочерью. Она святая, и ради спокойствия и порядка в Империи она готова родить от производителя с уголовной наследственностью, но… — Министр смутился.
— Надеюсь, Шенк, не твоя к нам брезгливость, которую ты не всегда умеешь учтиво скрыть, сдерживает тебя?! — занесся Калиграфк.
Шенк сказал:
— Нет.
Минуту они молчали.
— Не брезгливость! — повторил Шенк Стрекоблок. — И даже… Ольга, дочь моя, святая девушка, говорю тебе, ради будущего Империи согласна на все… Но… — Шенк опять остановился.
— Послушай, Шенк, не ломай себе голову, — развязно поторопил его Прокурор. — Вряд ли ты что-нибудь придумаешь стоящее, чтобы от нас отделаться…
Министр прервал его:
— Конечно, доля людей с уголовными наклонностями увеличивается в Империи, наверное, с четверть уже будет от всех… — Министр воодушевился. — И все-таки, хотелось еще хотя бы одно правление не вносить пока уголовную наследственность в правящую линию. Разумеется, в будущем это необходимо будет сделать, краймеры должны занять подобающее им высокое положение, как в обществе, так и в правительстве… Но сейчас нам надо укрепиться в мире, а если Большой Конгресс пронюхает, что мы ввели в правящий род уголовный ген, никакие ссылки на древние законы нам уже не помогут. Большой Конгресс прекратит с нами всякие сношения, как это бывало уже в истории, и тогда мы лишимся экономической помощи — «гуманитарной», как они там ее называют. А в течение еще хотя бы одного спокойного правления мы бы могли вытянуть из них домашней утвари, механизмов и электроники достаточно для счастливой жизни.
— Если бы ты поменьше принимал мелких подарков от этих иностранцев, которые обслуживают у нас Станцию, то и пронюхать они бы ничего не смогли… — опять заносчиво сказал Калиграфк.
— Но это так, к слову… — пропустил мимо ушей Министр. — Меня смущает другое. Только я стыжусь об этом говорить тебе, Калиграфк. Наверное, смешно такое слышать, а тебе и подавно покажется странным…
— Не понимаю, с каких это пор ты стал видеть во мне неженку? — обиделся Прокурор демонстративно.
Министр протянул руки к огню и с минуту грел их в поклоне перед камином. Прокурор выжидал в позе.
— Хорошо, — наконец произнес Стрекоблок. — Только я заранее прошу выслушать меня с пониманием, я не умею объяснить правильно, я не знаю, как все это высказать, не задевая твоей щепетильности, Калиграфк, да, впрочем, и всей вашей партии в ее лучших чувствах…
— В самом деле, ну что ты! — Прокурор сменил позу, польщенный.
— Сердце… — произнес вдруг Министр, отняв руки от огня. — Я повторяю, Калиграфк, это, наверное, смешно звучит, но ты ведь знаешь, это общеизвестно, у людей вашей породы нет сердца.
Прокурор насторожился.
— То есть… не то… — есть, конечно, — поспешно поправился Стрекоблок, — я хочу сказать, само сердце есть… Вот именно, сердце есть, но только оно как бы бесчувственное, что ли… Ты меня правильно понимаешь, Калиграфк? — участливо справился Министр. — Я ничего не хочу сказать плохого лично о твоих душевных качествах, но это общепризнанно, это не я один так говорю, Калиграфк… в общем, все знают, что краймеры… бессердечны. — Министр, наконец, произнес слово, которое с таким трудом подбирал.
Прокурор заметно успокоился.
— Не понимаю тебя, — Шенк, — сказал он почти игриво. — При чем здесь сердечные дела, ведь речь идет не о любви?
— Благодарю, что не понял превратно… Разумеется, не о любви, Калиграфк! Но я же еще не кончил! Бессердечны — сказал я, и мы понимаем, что это только метафора, но ведь она что-то значит? Ведь не может такое общее мнение быть безосновательным? Нет-нет, Калиграфк, я вовсе не хочу сказать, что среди вашего типа людей не встретишь личностей задушевных и даже жалостливых — в общем, сердечных, что называется. Но, Калиграфк, ты должен согласиться, это специфическая жалостливость и специфическая сердечность, и я боюсь — даже если вам удастся наиболее тщательно выбрать самого мягкосердечного жениха из вашей среды — все равно способности его могут оказаться слишком неудовлетворительными для должного завершения священного Обряда…
— Но, Шенк! — в тревоге воспротивился Прокурор. — Ты ведь знаешь, ничего не стоит помочь жениху другими средствами до конца исполнить этот долг перед Империей!
— Я-то знаю, господин Прокурор, — с ударением на должностную принадлежность Калиграфка к закону и праву возразил Шенк Стрекоблок, — других средств много, и даже мастерство исполнения у вас обычно на хорошем цирковом уровне… чтобы, например, разыграть драму на охоте, — не преминул съязвить он. — Но хватит ли у вас таланта, чтобы обслужить священный для всех подданных Обряд Оплодотворения Матери Будущего Наследника, когда будет присутствовать и наблюдать вся свита, весь кабинет министров, представители общественности, пресса Империи? Ты понимаешь, что произойдет, если в Священной Смерти Жениха гости заподозрят фальшь? Ты ведь знаешь, Калиграфк, как заканчивались в истории все эти попытки искусственного умерщвления производителя! В лучшем случае — лишалась сана Матери Будущего Наследника сама невеста, а родившийся через девять месяцев ребёнок немедленно зачислялся в свиту и, таким образом, навсегда лишался Достоинств Простолюдина, и не мог уже претендовать на отцовство в следующем правлении.
— По-моему, не велика честь умереть во время оплодотворения невесты, — заметил на это Калиграфк. — Но каким бы вычурным ни был наш национальный идиотизм, Шенк, это дает нам власть.
— Мы ее потеряем немедленно, — повторил Министр упрямо, — если в священной смерти Жениха заподозрят фальшь. Нет! Жених должен умереть во время оплодотворения, у всех на виду, как положено — от сердечной недостаточности! Вот я и боюсь, Калиграфк, сможете ли вы найти в своей партии такого надежного сердечника, — сказал Министр, — если даже среди обычных простолюдинов они встречаются не часто…