Марийкино детство
Шрифт:
Во дворе рассказывали, что в именье Сутницкого Заерчановке крестьяне сожгли господский дом, разгромили конюшню и винный погреб, а лошадей, сеялки и молотилки поделили между собой.
В июле вернулся с фронта муж прачки Липы, плотник Легашенко. Он был всё такой же бородатый; ноги, руки у него были целы, но щека у него всё время странно передёргивалась, точно Легашенко старался согнать невидимую муху.
Легашенко снова принялся плотничать, починял, как раньше, мебель, мастерил табуретки и вили на войне газом и
И верно. Он уже не шутил, не боролся на полянке со своим сыном Митей, как бывало. Целый день он работал, молчаливый и хмурый, а вечером, сидя на досках, сваленных у сарая, что-то вполголоса рассказывал дворнику и другим подвальным про войну, и лицо его болезненно передёргивалось.
В городе было неспокойно. Говорили, что начинаются грабежи.
По ночам у ворот дома дежурили по очереди все жильцы. Доктору Мануйлову выпала очередь дежурить вместе с печником Полуцыганом, а меховщик Геннинг дежурил с Патапуфом.
Однажды в жаркий, летний день Марийка, игравшая с ребятами на заднем дворе, услышала музыку духового оркестра.
– Солдаты! Солдаты идут! – крикнул Сенька и первый бросился на улицу.
За ним побежали и остальные.
Мимо дома проходил отряд, отправлявшийся на фронт.
– Гляди-ка, Марийка, ваш офицер идёт, – зашептал Сенька.
Марийка увидела Сашу-офицера, который проходил, гордо подняв голову и глядя прямо перед собой. Его щегольские, ярко начищенные сапоги с узенькими носками блестели на солнце.
Когда Саша-офицер уже прошёл мимо, вдруг за ворота выскочила Елена Матвеевна и пустилась его догонять. В руках у неё был свёрток с пирожками.
А отряды всё шли да шли. Проходил уже третий оркестр. Сверкала медь, лоснились красные, надутые щёки трубачей. Каждый раз, когда близко ударял барабан и гремели медные тарелки, у Марийки ёкало сердце.
У ворот стоял меховщик Геннинг в чесучовом костюме и соломенной шляпе-панаме. Он о чём-то спорил с Полуцыганом. Марийка прислушалась.
– И когда этому конец настанет? – хмуро говорил Полуцыган, не глядя в лицо меховщику. – Гонят народ на убой, ну прямо как скотину бессловесную.
– Свою же свободу идут защищать, – сказал меховщик, обтирая лысину белоснежным платком.
– Кому свобода, а кто её ещё и не нюхал, – усмехнувшись, пробормотал Полуцыган.
– Что ж, вы хотите, чтоб немецкий кайзер сел нам на шею? От него будет трудней избавиться, чем от царя…
Полуцыган махнул рукой и сердито отвернулся.
Плотник Легашенко, босой, в солдатских штанах с болтающимися тесёмками, уже несколько минут прислушивался к спору.
– Чья бы корова мычала, а ваша бы молчала, – грубо сказал он Геннингу. – Такие, как вы, при всяком царе не пропадут – хоть при русском, хоть при немецком…
– А тебя не спрашивают, дезертир, – оборвал его Геннинг.
У Легашенко ещё больше, чем всегда, начало передёргиваться лицо.
– Это я-то дезертир? Ну, а сам-то ты не дезертир? Небось и не нюхал пороху! Сидел здесь, наживался, сразу видно – от войны не в убытке. А я газом отравлен на всю жизнь. Погоди, доберёмся до вас, буржуев… С царём расквитались, теперь за вас возьмёмся.
– Вот и я тоже говорю… – обрадовался печник.
Геннинг нахлобучил пониже свою шляпу и нырнул в калитку. Марийка слышала, как он проворчал сквозь зубы:
– Большевицкая агитация…
ГАЗЕТА «ГОЛОС РАБОЧЕГО»
Марийку послали на почту за марками. Она купила марки и не торопясь, глазея по сторонам, пошла домой.
Только что прошёл дождь. Повсюду блестели на солнце лужи. Небо было голубое и чистое.
– Голь!… Голь!… Голя! – услышала Марийка хриплый выкрик.
Чёрный угольщик медленно ехал по улице, погоняя кнутом свою грязную белую клячу. Мешки с древесным углём были сложены за его спиной. Облако чёрной пыли плыло над телегой.
Марийка схватилась за глаз. Ей вдуг стало больно смотреть. Она потёрла глаз пальцем, потом оттянула веко кверху и плюнула на землю три раза подряд. Это, как известно, самый верный способ, чтобы выскочила пылинка. Но пылинка не выскочила.
«Ишь, как его запорошило!» – подумала Марийка и пошла дальше, прикрыв ладонью глаз. В другой руке она сжимала сдачу – новенький двугривенный.
«Как плохо жить с одним глазом, – думала она. – Всё замечаешь только с одной стороны… А вдруг этот глаз у меня вытечет, как у той женщины, что приходила к доктору?!»
Марийка ощупала зажмуренный глаз. Смотреть всё ещё было больно. Что-то мокрое ползло по щеке.
«Вытекает! – решила Марийка. – Сейчас я, наверно, ослепну!…»
– Марийка, что это с тобой? – услышала она вдруг знакомый голос.
Она подняла голову и увидела перед собой Сашу-переплётчика:
– Сашенька, посмотри скорей на мой глаз! Так больно, так больно…
– А ну-ка, сейчас посмотрим! – Саша взял Марийку за подбородок. – Ничего особенного. Видно, пылинка попала в глаз, а ты пальцами натёрла. Пойдём со мной тут к одной знакомой, она близко живёт, нужно промыть глаз.
Он взял её за руку и повёл за собой. Марийка прижалась щекой к Сашиному рукаву, от которого пахло клейстером и табаком. Она крепко сжимала большую шершавую ладонь Саши и шла за ним, зажмурив оба глаза.
– Ходи поаккуратней, – сказал Саша, – прямо по лужам шлёпаешь…
– Я это нарочно. Будто я слепая, а ты мой поводырь.
– Осторожней, – сказал Саша, – тут калитка. Ну раскрывай глаза.
– А мы скоро придём?
– Да мы уже пришли.
Они остановились, и Саша постучался. Кто-то отворил дверь. Споткнувшись о порог, Марийка с закрытыми глазами вошла в дом.