Марк Твен
Шрифт:
— Значит, это он посылает страдания? — Да.
— Все страдания, мама?
— Конечно, дорогая. Ничто не происходит без его воли, но он посылает их, полный любви к нам, желая сделать нас лучше.
— Это странно, мама. <…> Скажи: это Бог послал тиф Билли Норрису?
— Да.
— Для чего?
— Как для чего? Чтобы наставить его на путь истинный, чтобы сделать его хорошим мальчиком.
— Но он же умер от тифа, мама. Он не может стать хорошим мальчиком!
— Ах да! Ну, значит, у Бога была другая цель. <…> Быть может, Бог хотел послать испытание родителям Билли.
— Но это нечестно, мама! Если Бог хотел послать испытание родителям Билли, зачем же он убил Билли?
— Я не знаю. <…> Он хотел… он хотел наказать родителей Билли. Они, наверное,
— Но умер же Билли, мама! Разве это справедливо?
— Конечно справедливо. Бог не делает ничего, что было бы дурно или несправедливо. Сейчас тебе не понять этого, но, когда ты вырастешь большая, тебе будет понятно, что все, что Бог делает, мудро и справедливо.
— Мама, это Бог обрушил крышу на человека, который выносил из дому больную старушку, когда был пожар?
— Ну да, крошка. Постой! Не спрашивай — зачем, я не знаю. Я знаю одно: он сделал это, либо чтобы наставить кого-нибудь на путь истинный, либо покарать, либо чтобы показать свое могущество.
— А вот когда пьяный ударил вилами ребеночка у миссис Уэлч…
— Это совсем не твое дело! Впрочем, Бог, наверное, хотел послать испытание этому ребенку, наставить его на путь истинный.
— Мама, на прошлой неделе колокольню поразило громом и церковь сгорела. Что, Бог хотел наставить церковь на путь истинный?
— (Устало.)Не знаю, может быть.
— Молния убила тогда свинью, которая ни в чем не была повинна. Бог хотел наставить эту свинью на путь истинный, мама?
— Дорогая моя, тебе, наверное, пора погулять. Пойди побегай немного».
В июле он почувствовал боль в груди, Кинтард диагностировал сердечный приступ, предписал меньше курить и перестать бегать по лестницам. (То и другое было проигнорировано.) Если верить Пейну, именно тогда он сказал: «Я пришел с кометой Галлея в 1935 году. В следующем году она вернется, и я намерен уйти с нею. Бог сказал, наверное: «Вот эти два непонятных урода, пришли вместе, вместе уйдут». О! Я жду этого с нетерпением». К августу ему стало лучше. Приехал Томас Эдисон, снял короткий немой фильм: хозяин Стормфилда прогуливается и играет с дочерьми в карты. Это единственное появление Марка Твена на экране.
Клара переселилась в Стормфилд, по приглашению ее отца приехал и Габрилович — он с зимы гастролировал в Штатах, летом перенес операцию. Если у Клары и был роман с Уорком, то закончился; впрочем, Уорк, как и Габрилович, продолжал бывать у Клеменсов. 21 сентября в редингской библиотеке Габрилович и Клара дали благотворительный концерт, а 6 октября поженились. Венчал их Туичелл. Твен надел оксфордскую мантию. «Я рад этому браку, как только может радоваться отец браку своей дочери, — сказал он в интервью «Нью-Йорк таймс». — Уверен, что радовалась бы этому браку и моя жена». Клара приводила другие слова: «Любая девушка была бы горда выйти за него. Он — настоящий мужчина».
После свадьбы молодые уехали в Европу. Впоследствии жили в Детройте. Клара изредка пела на частных концертах, муж концертировал как пианист и дирижер, в 1918 году возглавил Детройтский симфонический оркестр, умер в 1936 году, по своему желанию был похоронен рядом с тестем, на памятнике надпись: «Смерть — звездный путь от вчерашней дружбы к завтрашнему воссоединению». Клара опубликовала книгу «Мой отец Марк Твен» в 1931 году и «Мой муж Габрилович» в 1938-м.
Увлеклась восточными религиями и «христианской наукой», об этом тоже писала книги. Овдовев, переехала в Голливуд, в 1944 году (в 70 лет) вышла опять за музыканта из России, Жака Самосуда, на 20 лет моложе ее. В завещании ее отца говорилось, что она должна быть ограждена «от любого контроля или вмешательства любого мужа, какой у нее будет»; она унаследовала полмиллиона долларов (все еще умножайте на 20), но получала ренту от «Марк Твен компани», которая распоряжалась основными инвестициями; постоянно конфликтовала и судилась с ней, отсудила половину дохода. Ее громадное состояние новый муж пустил на ветер; его приятель Сейлер обирал ее — это напоминало историю с Эшкрофтом и Лайон. Ее дочь Нина, родившаяся в 1910 году, неудачно пыталась стать актрисой, пила, мать лишила ее наследства. Клара умерла в 1962 году; актер Хэл Холбрук встречался с ней незадолго до смерти и нашел, что она поразительно похожа на отца — скорее красивый старик, чем красивая старуха, та же грива белоснежных волос и орлиный нос, та же гигантская кровать, в которой она принимала посетителей, и так же, как отец, говорила: не понять, всерьез или издевается.
Нине удалось отсудить у отчима часть материнского наследства, но в 1966 году она покончила с собой. В том же году умер Самосуд. По завещанию Клары половину дохода от твеновских книг получал Сейлер, другую половину — «Фонд Марка Твена», основанный ею вместо «Марк Твен компани». В 1967 году Сейлер умер и все состояние перешло к фонду, согласно уставу использующему средства «для религиозных, благотворительных, научных, литературных или образовательных целей, направленных на то, чтобы человечество могло наслаждаться работами Марка Твена».
Свадьба Клары вызвала новый взрыв интереса, скандал с Лайон забыт, газеты вновь полны восторгов. Преподобный Фред Адаме из Скенектеди посвятил Твену проповедь — сравнивал со святым Марком и называл «бесстрашным рыцарем справедливости» (потом приехал в гости и стал приятелем). Как хозяин Стормфилда себя чувствовал, понять трудно. Элизабет Уоллес писал: «Я не могу гулять, не могу выезжать, спускаться по лестнице, ни с кем не общаюсь, поглощаю баррели воды, чтобы унять боль, читаю, читаю, читаю и курю, курю, курю, и эта жизнь меня вполне устраивает». Пейн, однако, свидетельствует, что он бегал по лестницам как лось и до утра истязал гостей бильярдом. «Видя его, вы бы никогда не подумали, что он нездоров. Его движения были так же легки, глаза так же блестели, лицо было таким же свежим, как обычно, он был беззаботен, полон идей и планов». Через час после приступа он уже хватал кий или садился за письменный стол. «Я вчера прикидывался больным, чтобы избежать посетителей; теперь я наконец-то болен и могу почувствовать себя честным человеком».
Осенью он отдал в «Харперс Базар» эссе «Поворотный момент моей жизни» («The Turning Point of My Life»): одного поворотного момента не существует, ежеминутно делается выбор и создается новая развилка (как у Борхеса в «Саду расходящихся дорожек»); самого его к выбору всегда подталкивал характер, над которым он не властен. Он никогда не брезговал злободневными темами: прочел в газетах о разоблачениях махинаций страховых компаний и написал повесть «Международный трест молний: особый род любви» («The International Lightning Trust: A Kind of Love»). Два прохиндея, учредивших страховое общество, страхуют от удара молнии, каковой у людей ассоциируется с Божьей карой; играя на чужом страхе, герои быстро становятся миллионерами и воображают себя орудиями Бога; когда удар поражает мужей их любовниц, лицемерные мошенники говорят: «Провидение вознаградило нас». Автор не побоялся предложить текст «Харперс», но издательство его отклонило и он был издан лишь в 1972 году. Были и другие тексты, неоконченные и безымянные.
Последняя большая работа, «Письма с Земли» («Letters from the Earth»), начатая в первых числах октября, написана за полтора месяца; текст выглядит завершенным и связным, но пропуски в нумерации «Писем» позволяют предположить, что автор планировал еще какие-то фрагменты. Для прижизненной публикации книга не предназначалась. Элизабет Уоллес, 13 ноября: «…я пишу «Письма с Земли», и если Вы к нам приедете — как по-Вашему, что я сделаю? Вручу вам рукопись, отметив места, которые следует пропустить не читая? Отнюдь. Нет у меня к Вам такого доверия. Я сам прочту Вам свои послания. Эта книга никогда не будет напечатана, да это и невозможно, — было бы уголовным преступлением осквернить почту ее пересылкой, ибо в ней содержится много выдержек из Священного Писания, причем таких, которые неприлично читать вслух, разве только с церковной кафедры или на семейной молитве. Пейн от нее в восторге, но Пейн, по-моему, на днях попадет в ад. <…> Хотел бы я, чтобы можно было выйти на эстраду и читать «Письма» вслух. А я мог бы, если бы только устроить, чтобы это не попало в газеты».