Марк Твен
Шрифт:
Де Вото включил обвинения в адрес Рокфеллера, Карнеги и других богачей: бессовестное жулье, не платят налогов; о централизации власти в США, грозящей монархией; о продажности прессы, о коррупции. Некоторые из этих текстов и нам стоит перечесть…
7 сентября 1907 года: «Мистер Рузвельт — самое ужасное из всех бедствий, какие обрушивались на нашу страну со времени Гражданской войны, но огромная масса населения обожает его, любит его до безумия, просто боготворит. Такова истина. Она звучит как клевета на умственные способности рода человеческого, но это не так; возвести клевету на умственные способности рода человеческого совершенно невозможно. Снизойдем до мелочей: президент собирается совершить еще одно рекламное турне: через две-три недели он намерен обозреть реку Миссисипи… Он выедет из Каира, спустится вниз по течению на пароходе и всю дорогу будет производить страшный шум».
1 ноября: «На прошлой неделе нам грозил огромный всеобъемлющий крах. Не разразился он только лишь потому, что «разбойники-миллионеры», которых президент так любит поносить, чтобы снискать аплодисменты галерки, вмешались и остановили разорение. Мистер Рузвельт быстро приписал эту честь себе, и имеются все основания
16 июля 1908 года: «Республики не вечны — со временем они умирают и большей частью остаются в могиле, тогда как свергнутая монархия постепенно снова оказывается на коне. <…> Не потому, что люди сознательно замышляют уничтожение и устранение своей республики, а потому, что Обстоятельства, которые эти люди, сами того не подозревая, создают, постепенно, к их же собственному смятению и ужасу, вынудят их ее уничтожить». «Трон переходит от наследника к наследнику столь же регулярно, неизбежно и беспрепятственно, как любой трон в Европе. Наш монарх более могуществен, деспотичен и самовластен, чем любой европейский монарх; приказы Белого дома не ограничиваются ни законом, ни обычаем, ни конституцией, — он может командовать конгрессом… Он может сконцентрировать в своих руках еще большую власть, лишив штаты их законных прав, и устами одного из министров он уже объявил, что намерен это сделать… Посредством системы чрезвычайных тарифов он в интересах нескольких богачей создал множество гигантских корпораций и с помощью ловких аргументов убедил бедняков в том, что эти тарифы введены в их интересах! Далее монархия объявляет себя врагом своего же детища — монополий — и притворяется, будто хочет это детище уничтожить. Но она очень осторожна и предусмотрительна, она ни слова не говорит о том, чтобы поразить монополии в самое их сердце — в систему тарифов… Наша монархия не делает ни одного шага назад, она движется только вперед, только к своей конечной, теперь уже вполне гарантированной цели — к полноте власти.
Я не надеялся дожить до того дня, когда она этой цели достигнет, но последний, самый поразительный ее шаг внушил мне новые надежды. Шаг этот заключается в следующем: до сих пор наша монархия формально выбирала свою Тень голосом народа, теперь же эта Тень сама назначила себе преемника!» [52]
Де Вото включил в автобиографию твеновское брюзжание в адрес издателей и адвокатов, критику Брет Гарта, рассуждения об авторском праве, рассказы о капитане Уэйкмене, Диккенсе, Олдриче, Букере Вашингтоне и других знакомых, историю написания эссе «Что такое человек?»; вставил и часть материала из пейновского варианта, но выбросил то, что ему казалось ненужным, например Пейджа и Роджерса. В 1946 году он, не выдержав препирательств с Кларой, ушел в отставку. Редактором стал Диксон Вектер, архив в 1949 году переместили в Калифорнийский университет в Беркли, где он находится по сей день, — Клара завещала его университету. Вектер успел опубликовать только переписку Твена и в 1950 году умер, его сменил Генри Нэш Смит, занимавший должность редактора до 1964 года. С его разрешения Чарлз Нейдер в 1959-м выпустил третью версию твеновской автобиографии, сосредоточившись на частной жизни «объекта»; из материала, отвергнутого и Пейном, и Де Вото, он взял диктовки о смерти Оливии, он же первым поведал миру о Лауре Райт; уже после смерти Клары он издал «Размышления о религии». Клара умерла в 1962 году; редактором в 1964-м стал Фредерик Андерсон, в 1979-м — Роберт Херст, опубликовавший рад писем и неоконченных работ Твена. В 1990 году Майкл Кискис выпустил четвертый вариант автобиографии Короля, в основном повторив прижизненную публикацию в «Харперс мэгэзин» (там были описания обедов и приемов, проигнорированные предыдущими составителями), а также впервые опубликовал рад воспоминаний о детстве Сюзи и Клары и о клеменсовских кошках.
52
Твен имел в виду президента США Уильяма Тафта.
«Возможно, они будут восприняты только через 100 лет. Не спешите. Ждите». Осенью 2010 года под редакцией Гарриет Элинор Смит вышел первый из трех томов новой, пятой (вряд ли последней) автобиографии Твена. В 2011-м книгу все еще сметают с полок, тиражи не успевают допечатывать. Неожиданно она понравилась молодежи, Твена назвали первым блоггером — произвольно комбинировал личное и политическое, философское и злободневное. Но в целом читатели разочарованы. Новых откровений нет, да и откуда им взяться, если уже на третий месяц диктовок автор сказал Пейну: «Я думал о тысяче позорных поступков, которые совершил, но не могу заставить себя рассказать хоть об одном». Ждали острого, антиклерикального — но все такое уже опубликовал Де Вото. Получили дополнительные анекдоты, черновики, подробный разбор чужой лекции, ругательства в адрес никому не интересной графини Массилья. Американцы прочли, что Твен назвал своих солдат на Филиппинах «убийцами в мундирах», и изумляются, и обсуждают это в блогах, но они, видимо, забыли ранние версии автобиографии — там уже было о Филиппинах всё. Новостью для публики может стать запланированная на третий том «Рукопись об Эшкрофте и Лайон», хотя и она давно доступна для желающих. Но какие претензии к автору? Специалисты назвали его «великим маркетологом». Он ведь сразу сказал, что не для нас старается. Он хотел обмануть законы, не позволяющие писателю распоряжаться своими правами с того света, — и обманул.
Предупредив конгресс о своем хитроумном плане, Король, весь в белом, вернулся в Нью-Йорк и продолжал удивлять народ. В передовице «Таймс» описана новогодняя вечеринка в его доме: вышел к гостям с каким-то молодым человеком (это был поэт и издатель Уиттер Биннер), тоже в белом, объявили, что они — сиамские близнецы, один из которых пьяница, а второй трезвенник, хозяин дома изображал пьяницу. 2 января 1907 года поехали с Туичеллом и Лайон отдыхать на Бермуды: Изабел хозяина баловала, приносила шлепанцы, раскуривала сигары, Туичелл полушутя сказал ей, что она «портит» его друга. Возможно, он что-то сказал и Твену, ибо тот по возвращении попросил Пейна на время переехать к нему: возможно, ему не нравились слухи о его предстоящем браке с Изабел.
По словам Пейна, болтали целыми днями, чаще всего — о религии и астрономии, которой Твен увлекался в тот период. «Солнца и планеты, что образуют созвездия мириад мириадов солнечных систем и изливают поток сияющих светил по бескрайним артериям космоса, — кровяные тельца в жилах Бога; народы же — это микробы, что роятся, и вертятся, и бахвалятся в каждом из них, и думают, что Бог говорит с ними на таком безмерном расстоянии и что ему больше нечем заняться. Это — лишь спектакль по имени Вечность. Нужно совсем не иметь честолюбия, чтобы согласиться играть в нем роль Бога. Богохульство? Нет, это не богохульство. Если Бог так велик, как он есть, он выше богохульства, и если он так мал, как он есть, он ниже его». Твен жаловался Пейну на кошмарные сны: он — лоцман, не может разглядеть препятствие, вот-вот погубит судно; он выступает перед аудиторией, но никто не смеется, его оставляют одного в пустом зале; он говорит, что его имя — Марк Твен, а ему никто не верит, и все уходят от него прочь. Страхи были беспочвенны: еще никто всерьез не называл его «старьем», публика, как и прежде, обожала, в январском номере «Норз америкэн» йельский профессор Уильям Фелпс (знакомый по Хартфорду) назвал Твена «величайшим американским романистом», предрек, что его слава переживет славу всех американцев, поставил его выше Холмса, Хоуэлса, Джеймса, Готорна. Фелпс был столь авторитетен, что его статья означала «официальное» признание. А кошмары — снились…
Зимой Твен пару раз (в сопровождении секретарши) навещал Джин. Та гуляла на воздухе, каталась на лыжах, это было полезно, но в целом состояние девушки не улучшилось, так как все «лечение» заключалось в строгой диете. Заведующий клиникой Шарп обращался с эпилептиками как с детьми: они не могли сами выбрать, с кем сидеть за столом, кого пригласить в гости. Часто приезжала сестра, но это не приносило облегчения; когда Джин влюбилась в одного из врачей, Хиббарда, Клара доложила об этом Шарпу и флирт был пресечен. Джин писала в дневнике: сестра и отец рады, что избавились от нее. Винила только себя: больна, неумна, неинтересна. Встречи с отцом были тяжелы, дочь тосковала, плакала: «Я так жажду быть с ним, обнять его!»; «Отец мне позвонил! Это меня ошеломило. О, как я хочу к нему. Я заплакала, я не могла сдержать слез, и голос отца тоже надломился». Джин рассчитывала, что в конце зимы ее выпустят, но лечащий врач Хант сказал, что «лечение» только началось.
Пейн пожил и уехал, Изабел опять осталась с хозяином наедине. Записывала в дневнике, что по утрам караулит его на лестнице; любит приходить в ванную и наблюдать, как он бреется или моет голову; что он «очень привлекателен в нижнем белье»; что она просиживает дни в его спальне и хотела бы спать там и т. п. Для биографов, взявших ее сторону, эти слова — доказательство того, что Твен ее поощрял; они также полагают, что она была его любовницей, хотя даже сама Изабел ничего подобного никогда не утверждала и писала о своих чувствах к хозяину, а не его к ней. В марте они вновь съездили на Бермуды — вдвоем. Но Изабел не была вполне счастлива: дожив до семидесяти, Твен обнаружил, что нравится женщинам…
Главная соперница Изабел — Шарлотта Теллер; осенью 1906 года секретарша сказала Твену, что Шарлотта — «авантюристка» и распускает слухи о том, что он на ней женится. Твен и Шарлотта поругались, он жаловался жене Роджерса, что «провел две недели в аду»; весной 1907 года просил Роджерса выдать из его средств тысячу долларов Шарлотте «так, чтобы не узнала мисс Лайон». Слухи на самом деле ходили, газеты летом 1907-го писали о скорой свадьбе Твена и Теллер. Были и другие соперницы. В ту пору Твен ходил в театр чуть не каждый вечер — а чем еще заняться? Летом в Дублине познакомился со звездой Этель Бэрримор, не пропускал ни одного ее спектакля, засиживался в ее гримерке, они показывались вдвоем на публике. «Солт-Лейк-Сити геральд» (о благотворительном вечере в мае 1907 года): «Они так глядят в глаза друг другу, как если бы на Земле, кроме них, не было ни одного человека». Флирт был также с актрисами Маргарет Иллингтон, Мод Адаме и Билли Бурк; последняя вспоминала: «Всегда было захватывающе приятно видеть его. Он встряхивал роскошной гривой белоснежных волос, и склонял свою голову к моей, и говорил: «Билли, мы, рыжие, должны держаться вместе»». А еще была секретарша Роджерса Кэтрин Харрисон, была невестка Роджерса Мэри, которую Твен просил редактировать свои работы, «взять над ним шефство», называл «племянницей», писал ей: «О, Вы — удивительное сочетание ртути, гейзеров и солнечного света… Вы освещаете мое одиночество, делаете мою жизнь выносимой!» Через Мэри подружился с ее подругой Марджори Клинтон — с ней тоже вел нежную переписку. Всех не сочтешь…
26 апреля 1907 года в Норфолке открылась Всемирная выставка-ярмарка, приехали президент и разные знаменитости;
Твен прибыл с Роджерсом на «Канахе», газеты сообщали, что их появление вызвало такой ажиотаж, что несколько яхт едва не столкнулись; отдельные пассажиры, пытаясь разглядеть Короля, падали за борт. По окончании торжеств был туман, «Канаха» долго не могла отплыть — газеты писали, что Марк Твен пропал в море и погиб. В начале лета сообщили, что Оксфордский университет присудил ему почетную степень и просит приехать. «Новая ученая степень доставляет мне каждый раз такое же наслаждение, как индейцу свежесодранный скальп. <…> Когда Йель преподнес мне степень бакалавра искусств, я был в восторге, поскольку ничего не смыслю в искусстве. Когда тот же Йель избрал меня доктором литературы, моя радость не имела границ: единственная литература, которую я решаюсь лечить, — та, что я сам сочиняю; да и она бы давно окочурилась, если бы не заботы моей жены. Я возликовал еще раз, когда Миссурийский университет сделал меня доктором законоведения. Чистейшая прибыль! О законах я знаю только, как их обходить, чтобы не попасть на скамью подсудимых. Сейчас в Оксфорде меня произведут в доктора изящной словесности. Снова прибыток — потому что если бы я перевел в наличные все, чего я не знаю об изящной словесности, я сразу вышел бы в первые ряды миллионеров».