Марк Твен
Шрифт:
Когда Марк Твен предпринял новую поездку в родные места, всюду ему устраивали торжественные приемы. В Сент-Луисе именем Марка Твена был назван большой пароход. Редакторы выпрашивали у него новые рассказы. Как оратор на званых обедах он по-прежнему не имел в Америке равных. Репортеры чуть ли не каждый день появлялись у дверей его дома на Пятой авеню в Нью-Йорке. А между тем Твен продолжал бороться с миром хищничества и кровавых войн. В свою очередь, господствующие в США круги делали все возможное, чтобы нейтрализовать силу антиимпериалистического и антибуржуазного пафоса сатирика. Некоторые из самых колючих его обличительных произведений, как и
Вероятно, в начале XX века было написано не опубликованное до сих пор произведение Твена «Деревенские жители, 1840—43». Судя по известным нам отрывкам, в «Деревенских жителях» писатель хотел осмыслить прошлое с позиций современности и выявить корни морального упадка в США.
Автор «Деревенских жителей» пытается обнаружить источник изменений к худшему в одном каком-нибудь событии из истории страны. Он утверждает, что открытие золота в Калифорнии было национальным бедствием, что именно «калифорнийская погоня за богатством 1849 года была причиной перемен, породила ту жажду денег, которая стала сегодня привычной, ту жестокость, тот цинизм, которые представляют собой дух нашего времени».
В эти годы Твен много пишет о смерти. Такие мысли были навеяны не только старостью, болезнями, уходом из жизни родных и близких. Умерли также надежды и ожидания, связанные с буржуазным общественным строем, который утвердился в США.
В записных книжках Твена еще в 1891 году появились слова, богатые подспудным смыслом: «Из скитаний по свету возвращается шестидесятилетний Том, находит Гека. Вспоминают старое время. Оба разбиты, отчаялись, жизнь не удалась. Все, что они любили, все, что считали прекрасным, ничего этого уже нет. Умирают».
«умный и острый блеск серых глаз…»
Летом 1904 года после долгой болезни скончалась в Европе жена Твена. Тяжело переживал писатель эту утрату…
Тело Оливии Клеменс было отправлено на родину.
«Отплыл вчера вечером в десять. Сейчас прогудел рожок к завтраку. Я узнал его и был потрясен. Когда я в последний раз слышал этот звук, Ливи тоже слышала его. Теперь он для нее не существует», — писал Твен на борту парохода.
И дальше следуют потрясающие строки:
«Я видел июнь шестьдесят восемь раз. Как бесцветны и тусклы были все они по сравнению с ослепляющей чернотой этого».
Чувство горя все сильнее охватывало писателя. В своих записных книжках он обращается к покойной жене: «За эти тридцать четыре года мы много ездили с тобой по свету, дорогая Ливи, и вот наше последнее путешествие. Ты там, внизу, одинокая, я наверху, с людьми, одинокий».
Приближался 1905 год. Перед рождественскими праздниками в газетах появилось сообщение о еврейском погроме в России. Твен написал коротенькую, «праздничную» заметку, в которой сравнил императора российского с Сатаной.
Америка роджерсов и лэнгдонов не собиралась ссориться с русским царем. Но была и другая Америка. О том, что «существуют две Америки», Твен знал уже давно. Он писал об этом, например, в памфлете «Человеку, Ходящему во Тьме».
К людям «второй Америки», к трудящимся, горячо сочувствовавшим русской революции, в 1906 году приехал из России Максим Горький. Твен познакомился с Горьким и представил его группе культурных деятелей США.
Однако
И все же нельзя пройти мимо того примечательного обстоятельства, что в разгар кампании, поднятой против Горького американской буржуазной печатью, он выступил в газетах с декларацией, в которой были такие слова: «…Я — революционер по рождению, литературным вкусам и своим принципам. Я всегда стою на стороне революционеров…»
В этой книге воспроизведена фотография, изображающая Горького и Твена среди группы американских литераторов. Горькому хорошо запомнилась эта встреча. В небольшом очерке он запечатлел облик американского писателя и его выступление перед кружком «молодых литераторов и журналистов». «У него на круглом черепе — великолепные волосы, — какие-то буйные языки белого, холодного огня, — пишет Горький о Твене. — Из-под тяжелых, всегда полуопущенных век редко виден умный и острый блеск серых глаз, но, когда они взглянут прямо в твое лицо, чувствуешь, что все морщины на нем измерены и останутся навсегда в памяти этого человека. Его сухие складные кости двигаются осторожно, каждая из них чувствует свою старость.
— Джентльмены! — говорит он, стоя и держась руками за спинку стула. — Я слишком стар, чтоб быть сентиментальным, но до сего дня был, очевидно, молод, чтоб понимать страну чудес и преступлений, мучеников и палачей, как мы ее знаем. Она удивляла меня и вас терпением своего народа — мы не однажды, как помню, усмехались, слушая подвиги терпения, — американец упрям, но он плохо знаком с терпением, как я, Твен, — с игрой в покер на Марсе,
Речь слушает кружок молодых литераторов и журналистов, они любят старого писателя и знают, когда надо смеяться.
— Потом мы стали кое-что понимать — баррикады в Москве, это понятно нам, хотя их строят, вообще, не ради долларов, — так я сказал?
Конечно, он сказал верно, это доказывается десятком одобрительных восклицаний, улыбками. Он кажется очень старым, однако ясно, что он играет роль старика, ибо часто его движения и жесты так сильны, ловки и так грациозны, что на минуту забываешь его седую голову».
В этом коротеньком очерке все дышит душевной симпатией к Твену. И эту симпатию разделяют миллионы советских читателей.
Линкольн американской литературы
«Мы стали кое-что понимать…» — сказал Твен в речи, которую приводит Горький. Американцы стали понимать, по его мысли, революционную Россию, поднявшуюся на борьбу с палачами народа. И тут же мимоходом Твен бросает замечание, что «баррикады в Москве… строят, вообще, не ради долларов».
На первый взгляд американский юморист просто шутит. Но какие знакомые и серьезные интонации слышатся в этом противопоставлении «баррикад» и «долларов». Приходит на память написанное в начале 90-х годов письмо Твена Степняку-Кравчинскому, в, котором герои революционной борьбы противопоставлены людям, вносящим во всё элементы «сделки».