Маркграф из Преисподней. Том 2

Глебов Виктор

— Вы знаете, кто убил вашего мужа?

— Нет… Откуда ж мне знать? — дрожащим голосом ответила она. — Я пирог хотела испечь. Яблочный. Ваш человек пришёл, сказал, что у него дело к Косте. Я впустила. А, оказывается… Костя уже мёртвый был!

— Кто был у вас сегодня дома до моего человека?

— Никого.

— Квартира кажется довольно большой. Сейчас в ней есть ещё кто-нибудь, кроме нас?

— Конечно, — женщина вытерла слёзы и шумно втянула воздух носом. — Андрей.

— Ваш сын?

— Нет, что вы. Мой сын живёт за границей.

В Поднебесной. Он там учится уже третий год, приезжает только на каникулы. Ой, надо же ему позвонить и… сообщить о несчастье!

— Чуть позже, если не возражаете. Кто такой Андрей?

— Наш повар.

— Я думал, вы сами готовите.

— Только пеку. Вот сегодня поставила яблочный пирог. Мы с Костей очень любим… — она вдруг расплакалась, закрыв лицо морщинистыми руками.

Я подождал, пока она успокоится, и спросил:

— Где сейчас ваш повар?

— На кухне я его не видел, — добавил офицер.

— Пошёл за покупками, — ответила вдова.

— Когда должен вернуться?

Женщина пожала плечами.

— Не знаю. Он обычно надолго в магазин уходит. Сразу помногу покупает. И продукты выбирает тщательно. Костя… был в этом плане очень требовательным.

— Хорошо, ясно. А ещё кто-нибудь в квартире есть?

— Борис Михайлович, Костин секретарь. Ваш человек, — она взглянула на офицера, — просил его не уходить.

— Позовите его, пожалуйста.

Когда женщина вышла, я сделал офицеру знак оставаться в комнате, а сам вернулся в кабинет. Там я подошёл к столу, на который грудью навалился мёртвый профессор, и быстро просмотрел бумаги, переворачивая их подобранным здесь же, возле лампы, пинцетом с костяной ручкой. Некоторые листы были тонкими, другие — плотными и мелёными. Я заметил пару приглашений от разных вузов — они лежали в стороне, небрежно придавленные декоративным пресс-папье. Видимо, не заинтересовали хозяина квартиры.

Справа от трупа стояла открытая коробочка с маленькими шоколадными конфетами. Но нигде не было видно ни единого фантика, даже в мусорной корзине, в которую я заглянул. Там обнаружилась только стружка от карандаша. Сам карандаш лежал возле руки профессора, и грифель у него был слегка сточен. Зинберг, очевидно, успел им воспользоваться, но ни на одном из тех листков, которые я просмотрел, карандашных пометок не было.

Что же хотел сообщить мне профессор?

Я заглянул под стол и стул — но и здесь никаких бумаг не было. Похоже, убийца прихватил то, что писал профессор, с собой. В таком случае вариантов было два: документы были или причиной преступления, или случайной уликой. Возможно, на них пролилась кровь убийцы, или он оставил на них отпечатки. Тогда, конечно, не желая оставлять свою ДНК, он должен был забрать бумаги.

Ладно, ящики стола пусть обыщут парни из разведки, а мне пора пообщаться с секретарём убитого. Возможно, ему известно, над чем работал профессор в последнее время. Или что его беспокоило.

Глава 20

Войдя в гостиную, я увидел Анну Николаевну и молодого человека лет двадцати шести, в тёмном костюме, персиковой рубашке и узком галстуке в полоску. Коротко подстриженный брюнет сидел на краю плюшевого кресла, подавшись вперёд и нервно сцепив руки в замок. При моём появлении он вскочил и замер, а затем резко поклонился — словно пополам сложился.

— Это Борис Михайлович, — представила его жена Зинберга.

Сама она стояла у окна, комкая в руках носовой платок, который, видимо, раздобыла, пока ходила за секретарём мужа.

— Добрый день, — сказал я, напустив на себя строгий вид. Это всегда полезно, кто бы перед тобой ни был. Маленькие люди пугаются, а большие воспринимают тебя всерьёз. — Меня зовут Максимилиан Пожарский.

— Я знаю, Ваше Сиятельство, — проговорил секретарь неожиданно высоким голосом.

Близко посаженные светлые глаза неподвижно смотрели на меня. Я обежал худощавую фигуру секретаря взглядом. Брюки выглажены, ботинки начищены, из-под рукава выглядывают часы. Интересно было бы на них взглянуть — по ним часто можно понять, сколько человек зарабатывает, а иногда — сколько утаивает.

Я сел в кресло и указал секретарю на другое.

— Садитесь. В ногах правды нет.

Молодой человек пару секунд нерешительно потоптался и опустился в кресло. Со стороны это выглядело так, словно он сложился подобно столярному метру.

— Как ваше полное имя? — спросил я.

— Раскатов Борис Михайлович, — ответил секретарь.

Он сидел неподвижно, вжавшись в кресло и вцепившись тонкими пальцами в подлокотники.

— Вы давно знали профессора?

— Нет, не очень. Мы с Анной Николаевной автоматически становимся подозреваемыми?

— А?! — встрепенулась жена Зинберга. — Что вы такое говорите, Борис Михайлович?! — её рука с зажатым платком остановилась на уровне груди.

Она отошла от окна и опустилась на диван, испуганно глядя на меня.

— Вы думаете, что я или Борис Михайлович могли убить Костю?! — её брови так высоко поднялись, что лоб покрылся по крайней мере сотней морщин.

— Я должен опросить всех свидетелей, — ответил я с лёгким раздражением. — И естественно, начинаю с тех, кто был рядом с убитым в момент его смерти. Возможно, кто-то из вас последним видел его живым. Борис Михайлович заговорил о подозреваемых — не я. Когда вы получили должность у профессора? — обратился я к Раскатову.

— Я пришёл на собеседование два месяца назад, когда Константин Анатольевич вернулся из экспедиции. Ему понадобился секретарь, чтобы разбирать бумаги, отвечать на письма, планировать время и так далее.

— Сам он не справлялся?

— Видимо, нет. Профессор большую часть времени посвящал научной деятельности. Он не хотел растрачиваться по мелочам.

— Работы была для него его жизнью, — вставила вдова.

Я бросил на неё строгий взгляд, и она сразу сникла.

— Значит, вы ему были большим подспорьем?