Маркиз де Карабас
Шрифт:
— Надеюсь, вы окажете мне честь узнать меня, господин де Шавере.
Крестьянский выговор Умберта явно не соответствовал его изысканной речи и элегантному виду.
— С удовольствием, мой генерал. Добро пожаловать в Шавере.
— Благодарю вас. Позвольте представить вам моих товарищей.
Когда он завершил церемонию представления, проведенную с изысканностью, достойной придворного церемониймейстера, в вестибюль вошли генерал Гош и виконтесса де Белланже.
Откинув капюшон плаща со своих блестящих иссиня-черных волос, она торопливой походкой направилась
— Господин де Шавере! Какое счастье не просто видеть вас, но видеть в вашем собственном замке. Такая встреча снимает бремя с моей души и притупляет боль упреков, которыми я ежедневно осыпаю себя за то, что не смогла помочь вам в его обретении. Я завидую более достойным друзьям, сумевшим сделать для вас то, в чем мне было отказано силой обстоятельств.
Кантэн поднес к губам длинные, унизанные кольцами пальцы виконтессы.
— Сударыня, если вы не даровали мне удовольствие обрести этот дом, то ваше прибытие сохранило его для меня, что почти одно и то же.
— Ах, нет! За это вы должны благодарить генерала Гоша.
— Но от чего мы вас избавили, мой друг? — снова спросил генерал Гош. — Рассказ за вами.
— Он не слишком занимателен.
Стоя в центре окружившей его группы, Кантэн кратко, без лишних подробностей, рассказал о случившемся. Полагая, что он купил Шавере, местные крестьяне пришли расправиться с ним, как обычно расправляются с покупателями национальной собственности.
— Если после нашего отъезда они снова примутся за свое, — заметил Гош, — вы сможете воспользоваться плодами нашей помощи лишь временно.
— Да, если они не решат, что отряд республиканских драгун пришел мне на выручку по чистой случайности.
— Урок был суров, — рассмеялся Умберт. — Мы разбили несколько голов ударами наших сабель.
— Сабель, — добавил Гош, — которые, благодарение Богу, больше не будут применяться в этой братоубийственной войне.
Объяснения этого туманного высказывания пришлось ждать, пока не закончился ужин, прошедший гораздо лучше, чем можно было рассчитывать, принимая во внимание его неожиданность и политические убеждения домочадцев Кантэна.
Чтобы накормить республиканских офицеров и сопровождаемую ими даму, из кладовой пришлось извлечь почти всю имевшуюся там провизию. Мартон с помощью Шарло и одного из бретонцев подала на стол, пусть непритязательный, но вкусный ужин, а Кантэн украсил его несколькими бутылками испанского вина, с незапамятных времен хранившегося в погребе замка.
Когда с едой было покончено и грубоватые республиканцы из свиты Гоша под влиянием винных паров стали утрачивать внешний лоск, виконтесса попросила разрешения удалиться. Кантэн вскочил из-за стола, чтобы проводить ее. Гош поднялся вместе с ними.
Оставив остальных за столом под опекой Шарло, виконтесса и двое мужчин прошли в «павлиний» салон, где в канделябрах уже горели свечи, а в камине пылал яркий огонь. Виконтесса, высокая, гибкая, в коротком, наподобие мужского, золотисто-коричневом жакете, с восхитительной грацией двигалась по прекрасной комнате, где зеленые, голубые и золотые тона украшавших ее гобеленов повторялись в парчовых портьерах окон и в мягком обюссонском ковре на полу.
— Похоже на покои в Версале, — сказала виконтесса. Гош, знакомый с Версалем не дальше конюшни, улыбнулся в знак согласия.
— Не ирония ли судьбы, — сказал он, — что толпа, которая не так давно сожгла бы этот замок лишь потому, что в нем обитает дворянин, сегодня вечером едва не сожгла его на том основании, что нынешний его обитатель дворянином не является? Впрочем, кто стал бы искать последовательности у толпы?
— Неужели этот вопрос задает республиканец? — шутливо заметила виконтесса.
— Республиканец, который оставил свои иллюзии в тюрьме Консьержери [Консьержери — знаменитая парижская тюрьма, куда в годы Террора заключали осужденных на казнь перед их отправкой на эшафот], когда жалкие демократы, которым он служил, страшась его популярности, хотели отправить его на эшафот. Их преемники мне также не по душе — те, кто послал меня умиротворять эту страну, заливая землю кровью французов.
— Умерьте ваше озлобление, — попросила виконтесса. — Ведь теперь вас избавили от этой гнусной задачи.
— Она никогда не годилась для человека, стяжавшего лавры в битвах с врагами Франции. Такие вещи я не забываю. Даже сейчас примирение диктуется соображениями сиюминутной целесообразности, а не здравым смыслом, как должно быть.
— Но раз все-таки примирение, к чему такая горечь? Поменьше думайте о том, что вы должны были бы делать, и побольше о том, что вам делать предстоит.
Гош снисходительно улыбнулся и обратился к Кантэну:
— Редкая женщина, господин де Шавере. Та, чьи глаза различают лишь главное направление.
— Главное направление? Что это значит?
— Да то, что я еду в Ренн, чтобы заключить мир пером, а не шпагой, и вместо моря крови пролить немного чернил.
— Но с кем вы намерены заключить мир? — спросил Кантэн в замешательстве.
— С кем? А с кем мы воевали? С роялистами, разумеется. Неужели Шавере такая глушь, и вам неизвестно, что происходит в мире?
— С роялистами? — у Кантэна вытянулось лицо. — Интересно, кого вы имеете в виду?
— Я имею в виду роялистов Бретани, Нормандии, Мена и Анжу. Разве есть еще и другие?
— И Республика надеется заключить с ними мир?
— Надеется? — Гош беззаботно рассмеялся. — Берите выше. Объявлено перемирие. Созвана конференция. Граждане представители Республики едут на встречу с роялистскими вожаками, трехцветная и белая кокарды вот-вот сольются в братском объятии.
Кантэн недоверчиво улыбнулся.
— Мое отношение к чудесам во многом совпадает с отношением к ним святого Фомы [Святой Фома — святой, прославившийся тем, что не поверил в воскрешение своего учителя Иисуса Христа, и Христос, явившись ему вторично, показал Св. Фоме свои раны и заставил его вложить в них пальцы. В переносном смысле — человек, верящий чему-то только тогда, когда он может «потрогать это руками»].