Мародер
Шрифт:
– Дык че делать-то оставалось. Хорошо, с вечера один цинканул [100] , а то к утру бы я точно сотни сложил [101] . Че там, долго, что ли, подошел, ткнул свинорезом. Эх, патроны с волыной прожрал, а то б эти васи у меня умылись…
– А че там у Нигмата, как житуха?
– Да как, вроде нормально. Половина всегда в Барабаше, возит, да на карауле у шахты сидит. Лафа там, жрать захотел – взял, сколько хочешь. Мы там в карауле до рыготины отъедались. А если в город привезенное тронешь – пиздец, Нигмат, падла, сразу вздернет. В принципе, логично: пока через Пыштымских провезешь, все удвоится, утроится; бензин опять же. Знаете, бензин почем? Ебануться – один к трем, к тушенке. В смысле, по весу.
100
Цинкануть,
101
Сотни слОжил (и производные: к сотне прикупил, наварил на стоху, вторую катю поднял и т.д.) – т.е., стал “двухсотым”, трупом.
– А где, говоришь, ныкался?
– Да черт один тут есть, он мне вроде как должен. Вон, Серб должен помнить – слышь, Серег, помнишь, как при Коне еще у Маяковского пидоров-то каких-то обложили? Ваши еще тогда не справились, за нами послали.
– Да, было. Сколько там, три, или четыре даже тройки собрались… Мухину тройку тогда всю положили, пацаны-то сразу, а Муха еще до вечера протянул…
– Ну, вот, слушай дальше. Мы подтянулись, этих троечников плюшевых поставили прикрывать…
– Бля, Жирик! Ты пизди, но в меру, понял! У нас по пятку патронов на рыло оставалось, а эти, отморозь ебаная, с полным еще цинком сидели, не забыл?
– Ладно, ладно, патрули – терминаторы, никто не спорит, все зассали и кнокают [102] . Короче, поставил я этих терминаторов картонных окна давить, мои маслят им подкинули, ну, и зашли мы в адрес. Дверь РГНкой вынесли, да накидали этим отмороженным полну жопу огурцов. Из пятерых говно повыбило, а один, прикинь, остался. И даже не шибко контуженный, бодрый такой. Парням его кончить не дал, думаю, отведу Коню – пусть вздернет гада. Ну, на ствол его посадил [103] , вывожу – а там черти собрались, смотрят, как этих крюками выволакивают, радуются – натерпелись. И мужик один – раз такой ко мне. Командир, говорит, дай мне его. И другие черти тоже орут, дай ему, типа. Я мужика спрашиваю, че он тебе сделал? А мужик, прикиньте, только плачет да рычит, ни бэ ни мэ. Ну, мне сказали, че – семью привалил, и привалил не по-людски. Неохота мне это за столом пересказывать; короче, отдать его выходило очень даже правильно. Ну, я и отдал, думаю, перебьется Конь. Тот его взял, да бережно так, смотрит на меня, как ебнутый – и плачет, и смеется, и на козла этого нехорошо так щерится – все враз. Тот, пацаны, не поверите – обосрался и обоссался, обвис, как гандон с поносом, и шары как у вареной рыбы – а хули делать, накосорезил, надо отвечать… Ну, я как ушел, куда, думаю, пойти перекантоваться? А потом и вспомнил – а вот же, к черту этому и пойду! Должен он мне или как? Пожил у него, в детсаде. Бля, парни, вот кто сосет! Их там с полвзвода, мужики в основном, но и бабы есть, и дети даже бегают какие-то. Че они жрут, пацаны! У них нет ни-ху-я! А этот, Ильич, он тронулся по ходу. Сидит целый день, пиздит че-то себе под нос – но его все кормят, жалеют за семью. Ну, я попытался крысоловам этим мозги прочистить, типа давайте, пожрать-то надо добыть, но бесполезно, сплющило их, насовсем.
102
Все зассали и кнокают (тюремн. жарг.) – распространенная присказка из какой-то блатной поэмы.
103
Посадить на ствол – довольно негуманный способ конвоировать пленных; как правило, так водят недалеко – до ближайшей ямки. В рот конвоируемому помещается ствол автомата, и конвойный толкает стволом перемещающегося гусиным шагом пленного, задавая темп и направление.
Зашла баба, поморщилась – типа, накурили, хоть топор вешай. Спросила глазами – винца принести, нет? Ахмет кивнул, продолжая вслушиваться в оживленный разговор. Разлил, успокоил Витька – мол, первый караул сам отстою, пей спокойно, и продолжал дымить, ничего не спрашивал, только слушал. Наконец, Жирик выдохся и начал клевать носом: вино, хоть и слабенькое, плохо ложится на свежеполученные пиздюли. Жирика отправили спать, и сходняк угловых рассосался по своим делам.
Утром оказалось, что Жирика очень много – было ощущение, что, куда ни приди – он везде машет руками и весело басит, лезет во
Однажды Ахмет поднялся к нему среди ночи, специально погромче шаркая по лестнице с третьего на четвертый. Прихватил пластиковый ящик с лестничной клетки, не торопясь поплелся к пулемету. Жирик сидел на караульном стуле и совершенно не походил на себя дневного: собранный, внимательный человек, ничем не напоминающий расхристанного дневного балагура. Ахмет понял – старший лейтенант Кирюхин Игорь Степаныч сигнализирует ему, что свои дальнейшие действия обдумал, принял решение и готов им поделиться.
– Че, не спится, товарищ командующий? Спокойно все, тишина, как на кладбище. Последний раз час назад где-то; одиночный, 16-й калибр, район больнички.
Вместо ответа Ахмет протянул ему открытую пачку.
– Покурить что ль зашел?
– Да спросить, может, что надумал.
– А че, так заметно?
– Да на торжке уже все обсуждают, че ты задумал, – подъебнул Ахмет. – Весовщик дрынов нарезал, дровяные парни вон поленьев посуковатее отложили… Щас, поди, на сеть скидываются, вязать тебя, когда опять конкурировать придешь.
Жирик молчал. Ахмет чувствовал, как он пытается вычислить процент, на который можно приоткрыть намерения. Еще он чувствовал, что сейчас лучше всего сказать правду, момент располагал именно к открытым картам. …Ну, попробую. Отыграть назад никогда не поздно…
– Товарищ старший лейтенант.
– Я. – задумчиво отозвался Жирик, все еще, видимо, решающий задачу меры открытости.
– Я к тебе с предлогой пришел, только она покажется тебе немного трудноватой. Она и на самом деле трудновата, но ниче такого суперсложного.
– Че, Нигмата вздернуть, а шахту подмять?
– Хе, однако размах у вас, господин офицер. Не настолько. Вот ты тут, я слышал, пытался как-то оказывать сервисные услуги предприятиям розничной торговли…
Жирик не стал выдерживать тон и откровенно хохотнул.
– Да уж…
– Вот. Я вот тут себе думаю, что делать это все же надо, но малость не так. Надо как-то обставить все это покультурней. Думаю, пора эти все толкучки немного укрупнить, вот. Каждая отдельная толкучка содержать Дом не сможет, а если их согнать в одну, то ма-а-аленького процента с ихнего общего оборота хватит на то, чтоб содержать десяток нормальных бойцов. Вот такие мысли.
– И как ты меня в этом всем видишь? Шугануть маленькие толчки, и потом охранять твой базар – правильно понимаю? Если так, то подписываюсь.
– Не, товарищ старший лейтенант, обожди подписываться. Я не хочу рано или поздно маслин твоих нажраться. Ты немного не тот парень, товарищ Кирюхин, уж прости за прямоту. Ты всегда будешь смотреть в лес. Поэтому считаю, что базар должен принадлежать твоему Дому. Подходит такой расклад?
Кирюха довольно продолжительное время смотрел на Ахмета и че-то решал. Потом протянул Ахмету ладонь:
– Ты умный человек, татарин. Когда все получится, а я знаю, что все получится и я подымусь, обещаю тебе – в твою сторону первым не выстрелю.
– Добро, побили [104] .
– Ахмет, вот еще, сразу. Мне надо знать твой интерес в этом во всем. Ты не просто так это делать собрался, и я хочу знать, зачем тебе это. Примерно понятно, конечно, но лучше сам конкретно скажи.
– Вот мой интерес, чтоб не было непоняток. Мне надо, чтоб вокруг моего Дома были другие Дома, где сидят нормальные люди, хорошо ко мне относящиеся. Не должные мне, заметь – все, что ты сделаешь, ты сделаешь сам, и мне должен ничего не будешь, а именно хорошо ко мне относящиеся. Чтоб я был им выгоден. Чтоб в тот момент, когда я, волей случая или по недосмотру, помешаю им в чем-то – чтоб до, до того, как стрелять, они мне сказали: Ахметзянов, есть недопонимание. Вот такое и такое. Понимаешь ход? Тебе вот я выгоден буду, как конкретно – потом протрем, важно, чтоб непоняток в целом не осталось. Ну че, не видишь лажи в моих словах?
104
Побили – договорились (тюремн. жарг.)