Марш экклезиастов
Шрифт:
— Я долго думала, — богиня присела рядом. — Боюсь, что я не придумала для тебя ничего. Всё случилось так внезапно… Дайте закурить.
— У меня только трубка…
Она глянула на него так, что руки Брюса сами торопливо принялись трубку прочищать, набивать, подносить огонь…
— Так вот, — богиня затянулась глубоко, глаза её полузакрылись, тело пробрала мгновенная дрожь. — Ох, хорошо… Так вот: я боюсь, граф, что вам полезна будет одна только Аматэрасу, она продержалась дольше всех — и, может быть, хоть что-то поняла. Аматэрасу, она же Ираида… высокая такая. Спросите, покажут.
— Попробую выйти прямо отсюда. Если же не получится… Ну, дам знать. Разожгу костёр. Трубку оставьте, оставьте. Вот ещё и табачок…
— Спасибо.
— Вам спасибо, Прекрасная. Может статься, вы только что спасли мир. Вы ведь можете это… как бы сказать… предвидеть?
— Могу, — кивнула Леда, аккуратно помещая трубку в декольте. Чашечка смотрела вперёд, как удивлённый глаз. — Но не хочу. Не обессудьте.
Брюс вскинул на плечо сумку, встал. Подал руку богине, помог подняться. Наклонился, поцеловал в щёку. Ушёл быстро, не оглядываясь.
Она смотрела ему вслед. Потом пожала плечами и, гордо вздёрнув подбородок, зашагала к ладье.
В ожидании парабеллума
Случилось так: Крис печально играл на саксе, закрыв глаза и чуть пританцовывая то вперёд, то назад. С ним осталась Ирочка, а я, дзед, Хасановна и Лёвушка решили подняться немного вверх по склону — вдруг там откроется какой-то вид? Я про себя уже решил, что мы проведём здесь день, дождёмся темноты — и, если ничего не найдём, используем одну свечку и смоемся отсюда в общем направлении на север. На севере есть дядя Атсон, может быть, он что-то умное посоветует. И вообще…
Не знаю, как другим, а мне тут было здорово не по себе. Я даже не знаю, почему. Но я постоянно испытывал (и Ирочка потом это же самое говорила) — испытывали мы что-то похожее на то, что должны бы, по идее, испытывать даже самые тупые герои самых тупых фильмов ужасов: они ничего не понимают, делают то, что для любого нормального человека является очевидной глупостью, — а за углом уже… в общем, что-то уже происходит за углом.
И, надо сказать, чем выше мы поднимались, тем больше мне казалось… вот это самое. Но я, как самый тупой дебил, пёр и пёр на рожон.
Деревья вскоре действительно стали помельче, кроны их сделались реже и ниже, а потом — Хасановна как раз сказала: давайте передохнём! — впереди показалась голая скала.
— Вы отдыхайте! — крикнул Лёвушка и метнулся вперёд, чтобы я его не успел поймать. — Я сейчас смотаюсь наверх и посмотрю! Я быстро!
43
Нет такой чистой и светлой мысли, которую бы русский человек не смог бы выразить в грязной матерной форме.
— Слышишь теперь? — спросил Шпак.
— Слышу, — согласился Шандыба.
— Называется «эолова арфа», — сказал Шпак. — Я на Памире такие слушал. Часами, знаешь… И не надоедало.
— А чего ты делал на Памире?
— Да у нас там тёрки с местными были. Давно, при Союзе ещё. Хотя нет, вру, уже кончился Союз. Помню, в гостинице мы в какой-то жили — шесть человек на шести этажах…
Они наконец обошли этот непонятный и страшноватый мёртвый город по окраине и оказались на небольшой плоской площадке. Отсюда открывалось зелёное волнистое море по одну сторону и красновато-серые, выбеленные, линялые склоны и осыпи — по другую. Горы были недостаточно высоки, чтобы иметь снежные шапки, но кое-где вершины их окутывали облака.
Пива осталось по последней банке. Они сидели, пили его маленькими глотками и смотрели вниз. Несомненно, вон там протекает река. Если идти напрямик… ну, это займёт день. Здешние джунгли как-то не слишком похожи были на те, которые описывали в старых приключенческих книжках и через которые приходилось бы прорубаться в самом прямом и грубом смысле слова. Может быть, ниже будет хуже.
Вещмешки сделали из шандыбиных штанов. Шпак усмехнулся. Рюкзаки из натурального шёлка от Версаче…
Он приподнялся, кряхтя, и в этот момент из-под обрыва шустро выкарабкался тощий лопоухий маугли с огромным шнобелем.
Он был одет во всё чёрное, и на ногах его были высокие, чуть не до колен, шнурованные ботинки.
— Ё-о! — только и смог сказать Шандыба — и потянулся к мачете.
44
Внимание! Объекты на самом деле значительно меньше и безопаснее, чем кажутся!
Пожалуй, это можно было бы назвать центральной площадью, или форумом, или стадионом. Николай Степанович уже достаточно видел всего в этом городе, чтобы уметь отличить исконную эронхайскую архитектуру от позднейших построек и нагромождений. Как раз здесь, на этой обширной площади-стадионе, новоделов было больше всего: трибуны, ограды, лёгкие галереи и павильоны, прилепившиеся к древней стене…
Древними были ворота, древнею была стена — и барельефно выступающая из стены фигура: здоровенный мужик с обломком меча в руке, запечатлённый в момент прыжка. Вообще-то манера изображения была самая передовая: детально высечены были только часть лица с широким выпуклым лбом, бугристое плечо, занесённая рука, колено — всё остальное угадывалось в волнах и изгибах каменной кладки. В исторические времена такой изобразительной техники не существовало и существовать не могло; значит, барельеф принадлежал к временам доисторическим, эронхайским — и предназначался не для человеческого глаза.
Перед фигурой располагалась небольшая площадка, посыпанная песком. Левее фигуры — так, что дорога к ним проходила позади трибун — зияли ворота. А правее и ближе к отряду, совсем рядом, рукой подать — возвышался спиралевидный холм, весь усаженный серебряными деревьями; на вершине же его стояло дерево кривое, обломанное и абсолютно чёрное.
— Я так понимаю, это прообраз Вавилонской башни? — сказал Армен.
— Чертовски похоже, — сказал Костя.
— Это Ирэмский сад, — сказал Шаддам, морща лоб. — Место для… медитации, концентрации… просветления… Если пользоваться приблизительными понятиями, — добавил он. — А вон те ворота — это ворота из города.