Мартовские дни 1917 года
Шрифт:
– Кто же еще это может быть? – спросил Пьер насмешливым тоном.
– Ты рад видеть меня, племянник? – спросил старик.
– Неужели вы сомневаетесь, дядюшка? – вскричал Филипп, бросившись в объятия, раскрытые ему д'Ожероном.
– Нет, не сомневаюсь, – ответил тот с волнением, – я знаю, что ты меня любишь.
– Благодарю, дядюшка. Какой добрый ветер занес вас в наши края? Вы приехали у нас поселиться? Это был бы приятный сюрприз для меня.
– Может быть, племянник. Не стану говорить ни да, ни нет, это будет зависеть от некоторых условий.
– Посмотрим, что это за условия, дядюшка; предупреждаю вас, что я приму
– Хорошо, но ты слишком спешишь.
– Почему же? Разве я не должен желать, чтобы вы жили со мной?
Говоря это, он взял стул и сел между дядей и приятелем.
Филипп был красивый молодой человек лет двадцати шести, с гибким и стройным станом; его несколько худощавое тело, казалось, было одарено необычайной силой и редкой ловкостью. Лицо его было изумительно красиво; оно показалось бы даже женственным, если бы не яркий блеск его черных глаз, вспыхивавший при малейшем волнении, и выражение неукротимой решимости, которое оно тогда принимало. Несмотря на более чем простой костюм, во всей его наружности было врожденное изящество, обнаруживавшееся без его ведома и указывавшее на аристократическое происхождение молодого человека.
Дядя с удовольствием его рассматривал и, по-видимому, не мог на него насмотреться. Молодой человек улыбнулся и, поцеловав старика, сказал:
– Почему вы не предупредили меня о вашем приезде, дядюшка? Я был бы так рад узнать, когда вы приедете. Нехорошо удивлять меня таким образом.
– Ты сожалеешь об этом, племянник?
– Напротив, только я бы предпочел, чтобы было иначе.
– Это было невозможно, Филипп, мое присутствие здесь должно оставаться неизвестным для всех, я приехал инкогнито.
– А! Это совершенно меняет дело!.. У вас, конечно, есть какой-то план?
– Да, – перебил Пьер, – и даже большой план.
– Скажите, пожалуйста! Тебе, кажется, это известно?
– Еще бы!
– Хорошо, стало быть, дядюшка и мне скажет.
– Именно это я и собираюсь сделать, тем более что хочу знать твое мнение.
– Что бы это ни было, я с вами согласен, дядюшка.
– Ты же еще не знаешь, о чем идет речь, какой ты сумасшедший, право! – ответил старик, улыбаясь.
– Это ничего не значит, дядюшка, для меня очевидно, что вы не можете ошибаться. Теперь говорите, я вас слушаю.
– Вот в двух словах причина моего приезда: я хочу с помощью моих бывших товарищей взять Черепаший остров и прогнать оттуда испанцев.
– А! – сказал Филипп задыхающимся голосом и вдруг побледнел как смерть.
Глава II. Капелла Богоматери
В шестнадцати милях от Пор-де-Пе, среди великолепной равнины, через которую протекает широкий ручей и которая укрыта от морских ветров высокими горами, поросшими лесом, возвышается очаровательный испанский городок, носящий название Сан-Хуан, в котором проживало тогда от четырех до пяти тысяч жителей. Из-за своего положения, которое сделало его объектом нападений авантюристов, он был окружен рвами и земляными стенами, представлявшими достаточное укрепление для того, чтобы сопротивляться атаке его смелых соседей.
Почти посреди главной улицы этого города находился дом из красного кирпича, крыльцо которого, поддерживаемое двумя колоннами художественной работы, вело на широкий двор, в центре которого находился колодец. Крыльцо с двойной лестницей вело в главный корпус здания, с правой и левой стороны которого стояли башенки, украшенные затейливой резьбой.
В тот день, когда начинается наша история, к восьми часам утра величайшее оживление царило в этом доме, бывшем тогда гостиницей, которой теперь, без сомнения, не существует. Суетившиеся слуги входили и выходили, одни путешественники приезжали, другие уезжали, пеоны 2 седлали лошадей или водили их к водопою, крики и ругательства смешивались в воздухе с живым говором, свойственным южным народам.
2
Пеон – слуга, наемный рабочий.
В самую оживленную минуту на двор въехал всадник, закутанный в широкий плащ. Один из пеонов, без сомнения поджидавший его приезда, быстро приблизился к нему, схватил поводья его лошади и, когда всадник слез с лошади, сказал ему на ухо вполголоса:
– В церкви Мерсед.
– Благодарю, – ответил всадник так же тихо и, вложив золотую монету в руку пеона, повернулся, не занимаясь своей лошадью, прикрыл складками плаща лицо, вышел со двора и направился большими шагами к церкви, находившейся на этой же улице, только несколько повыше.
Как и все церковные испанские строения, церковь Мерсед в городе Сан-Хуане смотрелась настоящей игрушечкой и снаружи, и внутри. Если не считать двух женщин, закутанных в мантильи, стоявших на коленях и, по-видимому, набожно молившихся, церковь была пуста. При звуке шагов вошедшего, шпоры которого зазвенели о плиты, они обернулись. Незнакомец устремил на них проницательный взгляд, потом дошел до исповедальни, находившейся в углу боковой капеллы, остановился, сбросил свой плащ, скрестил руки на груди и застыл в ожидании. Обе женщины, шепотом обменявшись несколькими словами, встали; одна направилась к двери, другая с робким и боязливым видом пошла прямо к исповедальне, возле которой стоял молодой человек. В нескольких шагах от него она приподняла свою мантилью и открыла восхитительное личико шестнадцатилетней девушки, о каком только мог мечтать поэт. Молодой человек почтительно ей поклонился и прошептал голосом, прерывавшимся от волнения:
– Да благословит вас Бог, Хуана, за то, что вы согласились на это крайне важное свидание!
– Может быть, я поступила нехорошо, – отвечала она тоном невыразимо грустным, – но я не хотела уезжать, не простившись с вами еще раз.
– Увы! – прошептал он. – Разве ваш отъезд так близок?
– Сегодня вечером – завтра, уж никак не позже, фрегат, на котором мы поплывем, должен отчалить, скоро мы расстанемся навсегда. Вы забудете меня, Филипп…
– Забыть вас, Хуана! О, вы так не думаете! – вскричал он горестно.
Молодая девушка печально покачала головой.
– Отсутствие – все равно что смерть, – прошептала она. Молодой человек бросил на нее пристальный взгляд и, схватив руку, которую нежно пожал, спросил дрожащим голосом:
– Стало быть, вы забудете меня, Хуана?
– Я? О, нет! – воскликнула она. – Я умру, верная моей первой, моей единственной любви. Но вы, Филипп, вы молоды, вы хороши собой… вы будете отделены от меня бескрайним морем, вы не увидитесь со мной больше, и другая женщина изгонит любовь ко мне из вашего сердца, а воспоминание обо мне – из вашей памяти.