Мартовские колокола
Шрифт:
Латинист ходил по гимназии как оплёванный — на спине его шинели кто–то написал мелом «унтер Пришибеев» [45] , и на беду швейцар, подавая педагогу одеться, не заметил этого украшения. В результате Вика—Глист проследовал через гимназический двор с надписью на спине, да так и вышел на улицу, обнаружив крамолу только дома.
Девочкам же эта история могла бы стоить сниженного балла за поведение — во всяком случае, именно на таком наказании настаивал латинист. Однако ж — обошлось; ни инспектрисса, ни директор гимназии не захотели выносить сор из избы, ограничившись отеческим внушением, тем более, что в гимназии обе девочки пользовались самой что ни на есть доброй репутацией. Дома
45
Герой одноименного рассказа А. П. Чехова (1885), отставной унтер–офицер, тип старорежимного самочинного блюстителя порядка, считающего себя вправе во все вмешиваться, всем делать замечания, все давить своим унтер–офицерским авторитетом.
Сегодня вечером (Дмитрия Сергеевича ждали со службы, Нина Алексеевна суетилась, собирая на стол), в дверь позвонили. Визитёры оказались неожиданные — незнакомые молодые люди: два студента в очень старых, полинявших фуражках и барышня — видимо, курсистка. На доном из студентов было треснутое пенсне на чёрном растрёпанном шнурке; он курил папиросу, пуская дым через нос; Курсистка же, в короткой полинялой жакетке, все время прижимала к груди маленькие красные ручки. Подняться наверх они отказались; после короткой беседы Нина Алексеевна (это она встретила нежданных гостей) пригласила Вареньку. — студенты, как оказалось, пришли к ней.
Цель визита и правда была неожиданной. Студенты представились членами литературного общества молодёжи «Шмель» (Бог знает, что означало это название), и, сославшись на то, что слышали уже о пьесе «Сказ о Федоте Стрельце», представленной на гимназическом вечере Варенькой и её друзьями, пришли просить у девочки экземпляр произведения.
— Мы уверены, что вы, будучи передовыми и образованными женщинами, не откажете студенческой молодежи в ее просьбе… — повторила курсистка, обращаясь к Нине Алексеевне. Та улыбнулась и развела руками — «мол, это не мне решать», — и указала посетительнице на Варю.
Смущённая девочка торопливо закивала и опрометью бросилась наверх, за тетрадкой с текстом пьесы. Отдавать было ужас как жалко — но Варе и в голову не пришло отказать просителям. Студенты долго благодарили и наконец ушли довольные, пообещав прислать приглашение на спектакль. После себя они оставили запах дешёвого табака и мокрые следы на лестнице. Фёдор, служивший у Выбеговых и привратником и швейцаром, проводил несолидных гостей неодобрительным бормотанием и поплёлся, охая, за тряпкой — вытирать мокрые следы, оставленные теми на лестнице.
И надо же было случится тому, что инженер Выбегов, возвращаясь со службы, столкнулся с визитёрами у самого порога! Сухо с ними раскланявшись, он вошел в дом — и разумеется, немедленно потребовал объяснений. Они, разумеется, были ему даны в полной мере — и результатом стал вот этот неприятный разговор за обеденным столом. Варенька теперь едва сдерживала то ли слёзы то ли злость, а Нина Алексеевна нервически терзала носовой платок и никак не могла взять в голову, почему совершенно безобидный визит молодых людей вызвал у мужа столь сильное раздражение? Тем более, что часть этого раздражения было обращено и на неё саму; инженера не обрадовал тот факт, что Нина Алексеевна позволила Варе отдать гостям тетрадку со словами «Сказа».
После обеда девочка всё же заперлась в своей комнате и дала волю слезам. А потому не сразу услышала осторожный стук в дверь.
— Варя, вы теперь у себя? — это был Серёжа, старший сын Выбеговых. Состоящий в Первом московском кадетском корпусе, мальчик раз в неделю ночевал дома.
«Скоро придёт Маринка, — вспомнила девочка. — Вроде бы опять ей надо позаниматься по естественной истории». В библиотеке Дмитрия Сергеевича имелся и полный Брэм и роскошные оксфордские издания Дарвина, — однако ж дело было вовсе не в любви к наукам. С некоторых пор Варя стала замечать, что кузен стал оказывать подруге некоторые знаки внимания; впервые она обратила внимание на это во время достопамятных манёвров в Фанагорийских казармах. В тот день и сама Варя чувствовала себя именинницей; а когда Ваня с лицом, перемазанным грязно–зелёными разводами, в сложной боевой сбруе, с ружьём, небрежным жестом закинутым на плечо, вышел навстречу громко аплодирующим зрителям — девочка ощутила даже некоторую гордость, хотя, строго говоря, не имела на это никакого права. Краем глаза она заметила тогда, с какой завистью и восхищением смотрел Серёжа Выбегов на героев дня; во время устроенного после манёвров пикника его было бы за уши не оттянуть от «стрелков» барона Корфа… если бы не появление Марины. С этого момента для кадета перестали существовать и тактические изыски только что закончившейся баталии, и долгие рассуждения штабс–капитана Нессельроде о пользе военного обучения, и хитрая воинская амуниция соратников Ивана. Серёжа не отходил от Марины до самого завершения праздника; он был бы рад проводить барышню и до Гороховской, однако — не рассчитал со временем и вынужден был отправиться обратно в Корпус — опоздание хотя бы на пять минут грозило отпущенному в город кадету нешуточными неприятностями.
И с тех пор еженедельно, вечерами по пятницам, Марина стала под разными предлогами заглядывать к Выбеговым; а если этого не случалось, то на следующий день Серёжа, как благовоспитанный кавалер, сопровождал девочек в прогулке по городу или в посещении какого–нибудь иного, безусловно важного мероприятия.
Вёл себя Серёжа подчёркнуто корректно, не уделяя Марине внимания более, чем это предписывалось приличиями; однако Варю нелегко было обмануть. Она уже не раз собиралась подколоть острую на язык подругу, чтобы расплатиться с нею за все те шпильки, что подпускала ей Марина по поводу Вани; однако добрая и мягкая девочка не решилась всё же затрагивать столь деликатную материю и всё ждала, когда подруга сама пустится в откровения. В том, что это случится, причём в самом скором времени, Варя нисколько не сомневалась.
— Сейчас, Серж, минутку. — отозвалась девочка. — Появляться перед кузеном в зарёванном виде категорически не хотелось. — подождите немного, я сейчас выйду…
Марина не заставила себя ждать — впрочем, Варя ни на секунду не сомневалась, что подруга придет во–время. Вечер они провели, сидя в гостиной; Серёжа рассказывал о новостях в кадетском корпусе, Марина слушала чуть ли не раскрыв рот. Варя только дивилась подруге: обычно языкастая барышня не давала собеседнику сказать пяти слов, не вставив какого–нибудь язвительного комментария.
— Вы знаете, милые дамы, я ведь теперь буду чаще бывать дома. — похвастался Серёжа. — начальник нашей роты дал мне позволение посещать занятия кружка в гимназию вашего, Марина, кузена.
— Вот как? — вежливо осведомилась Варя. — И как часто мы теперь будем видеть вас, дорогой Серж?
— Еще два раза в неделю. — ответил юноша. — Мне разрешат уходить на вечер — и после занятий в клубе я смогу заходить ненадолго домой. Но к десяти всё равно придётся быть в корпусе. А то ещё от дежурных, ежели опоздаешь, слушать приходится: «Ну вот, опять девочки из нумеров плетутся»… думаете приятно?
— А почему же «девочки»? — удивилась кузина. — Разве между кадетами это считается обидное прозвище?
— Это… — Серёжа замялся. — Ну, это, знаете ли, традиция такова — третью роту корпуса непременно «девочками» или «мазочками» называют. Уж и не знаю, отчего эта глупость пошла…
В самом деле — не мог же кадет разъяснять барышням, одна из которых, к тому же, его кузина, истинного происхождения этого прозвища? А виной всему был жёлтый цвет билетиков, по которым кадеты третьей роты отправлялись на увольнение. Именно цвет этот, схожий с цветом паспортов девиц лёгкого поведения и сообщил третьей роте такие обращения…