Мартовские колокола
Шрифт:
Глава вторая
Ну что ж, дражайший Олег Иванович, нас, наконец, можно поздравить. Наконец намечается какой–то результат…
— Да, Вильгельм Евграфович. А я уж, признаться, начал впадать в грех отчаяния: сами подумайте, поездка в Сирию, потом почти два месяца работы — и всё зря! Если бы не ваша бесценная помощь…
Ну–ну, не преувеличивайте, Олег Иванович! — благодушно отозвался Евсеин. Впрочем, было видно, что похвала ему приятна. — В конце концов, тут любой бы додумался… рано или поздно.
— Ну не скажите! — возразил Семёнов. — Вон, Бордхард сколько лет возился с этими пластинами — и ничего! Правда, у него не было перевода…
— Господина Бордхарда подвела твёрдая уверенность
— Археолог, как вы выразились, «вроде Шлимана» — то есть дилетант–энтузиаст без систематического образования — прежде всего, ничего не понял бы в этих символах. — усмехнулся доцент. — нам с вами просто посчастливилось, по сути, случайно нащупать этот подход
— Простите, не соглашусь, Вильгельм Евграфович. — возразил Семёнов. — Помните, как говаривал Александр Васильевич Суворов: «Один раз счастье, другой раз счастье! Помилуй Бог, надо же когда–то и умение!» Не стоит принижать собственных заслуг, на одном везении мы с вами далеко бы не уехали…
Потерпев в очередной раз неудачу в попытке в лоб взять загадку металлических пластин, Евсеин решил сменить подход. Пока Олег Иванович продолжал скрупулёзно копаться в переводе маалюльского манускрипта, Евсеин решил повнимательнее исследовать сами пластины — оригиналы, с которых были скопированы древние тексты. На мысль эту его навел, не замеченный раньше факт: ни один из фрагментов текста, переведённого с пластин египтянином, им пока не удалось обнаружить на пластинах — точнее, на их копиях, полученных от Бурхардта. Поначалу, исследователей это не волновало; нет и нет, в конце концов, пластин несколько сотен, и, чтобы перевести цепочки их символов в коптское наречие — как сделал это в далёком семнадцатом веке египетский учёный, — потребуется уйма времени. Но постепенно Олег Иванович находил ключевые сочетания символов — а найдя, запускал их в поисковую программу, в которую уже были введены сканы всех полученных от Бурхардта копий. Результат огорошил — совпадений не находилось. Однако, Семёнов отнёс эту неудачу на счёт несовершенства программы распознавания и продолжал работать.
Есвеин же терялся в догадках. Перевод манускрипта, полученного от монахинь был закончен — и он тоже вверг исследователей в недоумение. Получалось, что доценту необычайно повезло — сведения, касающиеся создания портала содержались только на трёх страницах древнего документа — как раз тех самых, которые ему и удалось воспроизвести после недолгого визита в монастырь. Остальной текст содержал длиннейшие описания процессов поисков, в результате которых египтянин завладел загадочными пластинами. То и дело в тексте встречались какие–то фрагменты, никак не стыкующиеся ни между собой, ни с окружающим текстом — их назначение оставалось пока непонятным. Семёнов сгоряча предположил, что это какие–то религиозные, ритуальные вставки, сделанные в процессе работы самим переводчиком. Евсеин не поленился и проверил — сначала исходя из того, что переводчик принадлежал к коптской церкви, а потом — из того, что он был мусульманином. И — ничего. Никакого отношения ни к одной из ближневосточных религий вставки, очевидно, не имели.
Тогда Евсеин принялся припоминать свой визит в монастырь. Так, до сих пор они исходили из того, что ему тогда просто повезло — и он совершенно случайно выбрал чуть ли не единственный фрагмент документа, содержащий конкретные указания, а не загадочные ребусы. Или, возможно, дело было в том, что эти страницы лежали в «саркофаге» сверху — и у него было больше времени на то, чтобы изучить их.
Был и еще один заслуживающий внимания факт. Фрагмент, в котором говорилось о создании порталов, (кроме того в тексте упоминалось и о хитром устройстве из проволок и бусинок, позволяющем искать уже созданные проходы между мирами) был как бы цельным — то есть представлял из себя отдельный текст, никак не связанный с дальнейшим повествованием. Возможно, именно поэтому ему и удалось сконцентрироваться на его содержании? Евсеин неплохо знал коптский язык, и только это и позволило ему вот так, с ходу, запомнить содержимое первых трёх листов документа. Да, припомнил он, так и было: он разложил перед собой эти листы, наскоро проглядел их, взялся за четвертый — и обнаружил, что это совершенно отдельный кусок повествования. А потому — сосредоточил внимание на предыдущих трех. Значит, всё же повезло? Нет, было еще что–то…
Подсказка нашлась в фотокопиях листов манускрипта, сделанных Иваном. Тогда, в крипте, Евсеин, захваченный, как позже и Бордхардт, загадочным текстом, не обратил внимания на очевидный факт — первые три листа были написаны совсем в другой манере, да и на совсем другом пергаменте, нежели остальной текст! Конечно, фотографии не могли дать полного представления, полезно было бы снова подержать манускрипт в руках — но и их оказалось довольно, чтобы убедиться: да, первые три листа были написаны другим человеком, и, почти наверняка, другое время, нежели остальной текст.
Итальянец из Вероны? Монахини, рассказывая Семёнову о его визите, не упоминали, что гость оставлял какие–то записи. Но это ещё ничего не значит — известно, что казнённый в Александрии веронец сумел довольно глубоко проникнуть в суть документа. Мог он оставить часть своих записей в Маалюле? Почему бы и нет; а монахини, за давностью лет, забыли об этом, а то и просто не придали значения…
Но тогда получалось, что монахини, в нарушение своих собственных правил, позволили итальянцу не просто просмотреть манускрипт, а еще и поработать с ним? Да так основательно, что гость сумел продраться через ребусы, о которые они с Семёновым бились сейчас, как о каменную стену — и докопаться до сути? Выходит, так. В таком случае — что же содержится в остальной части манускрипта?
Всё дело в этих самых вставках, решил Евсеин. Они содержат некие указания, а какие — пока неясно. Так может, они не там ищут?
Так, еще раз… что было у итальянца для исследований? Правильно, сам манускрипт, то же самое, что есть и у них сейчас. А что было у Бурхардта? Пластины. А вот манускрипта (и, главное, содержащихся в нем переводов фрагментов металлических листов) у него не было — потому и окончились неудачей все попытки проникнуть в тайну «картотеки» на гибких металлических листах.
Но ведь и у итальянца не было этих пластин! Ну, неоткуда им было взяться — в это время они уже больше века, как хранились в Александрии! А если нет? Мог старик–египтянин оставить несколько пластин в Маалюле — тем более, что, как не раз упоминал Бурхардт, часть пластин дублирована? Очень даже мог.
С этого момента дело пошло легче. Оставив переводы, Евсеин принялся сопоставлять те самые загадочные «вставки» в манускрпите с фотокопиями пластин — и довольно быстро выяснил, что оказался прав. Вставки указывали на некую последовательность именно металлических «носителей» — грубо говоря, на порядок, в котором следовало расположить металлические листы. У исследователей имелось, к счастью, около четверти пластин — из числа дублированных, разумеется. Всего, за вычетом повторов, это составляло чуть больше половины картотеки.
Последовательность удалось составить сразу же — спасибо программе–распознавалке, отлаженной–таки Олегом Ивановичем. Вникнув в предложение Евсеина, он тоже оставил мучения с переводами, и теперь исследователи сутками просиживали, перекладывая металлические листы. Но увы — тексты на пластинах, подобранных в соответствии с указаниями манускрипта, никак не стыковались между собой. И тогда Евсеин, отчаявшись разгадать эту шараду, взялся за изучение пластин — то есть, как выразился потом Олег Иванович, пошёл по стопам Шлимана, а не Шампольона. И, осматривая в сотый раз пластины, он нащупал подушечками пальцев какие–то крошечные неровности на их острых, как лезвие, кромках…