Маша из дикого леса
Шрифт:
– Луна любит меня, – вспомнив слова Аглаи, прошептала Маша.
Задёрнув занавеску, она отошла от окна, поставила два стула рядышком друг с другом и легла на них. Взгляд скользил по обстановке комнаты: большие красивые часы с маятником, стрелки которых остановились на половине седьмого; стеклянная ваза на столешнице; картина с изображением сидящей на берегу пруда печальной девушки… Всё было непривычно, ново. В вонючем доме, из которого сбежала Маша, не было ни часов, ни картин, ни ваз.
Она остановила взгляд на фотографии на стене. Аглая. Ещё молодая, красивая. А рядом с ней мужчина и ребёнок.
Она вспомнила, что отец не всегда был конченным алкоголиком. Когда-то, давно, он даже играл с ней, рассказывал какие-то истории. И ходил он, не скукожившись, точно древний больной старик, а прямо. Почему именно сейчас это вспомнилось? И было ли это правдой? Маша уже не знала, где правда, а где проявление её фантазии. В голове царил бардак. Возможно, всё навыдумывала, потому что очень хотелось верить, что в жизни было и что-то хорошее. Лучше приятная ложь, чем унылая действительность. Почему нет? Можно и мать выдумать – ласковую, добрую. И внушить себе, что она вовсе и не спилась, а улетела на луну и теперь живёт там. Но когда-нибудь вернётся, чтобы наказать Грыжу.
Маша коснулась пальцами ожога на щеке, и решила придумать, как воображаемая лунная мама будет наказывать Грыжу. Хотелось, чтобы та долго, очень долго страдала. Чтобы кричала от боли, молила о пощаде. Раньше Маша о таком даже думать не осмеливалась, а теперь в ней словно бы что-то надломилось, и пробудилась злость. Грыжа всё ещё вселяла страх, но как враг, с которым хотелось драться, а не как всесильный деспот. Злость придала Маше уверенность в себе – совсем чуть-чуть, однако, на фоне былого унизительного смирения это походило на взрыв вулкана.
Поднявшись со своего ложа, Маша принялась расхаживать по комнате. Ей не хотелось, чтобы гнев стихал, она наслаждалась этим чувством. Злость сдабривалась воспоминаниями всех тех случаев, когда Грыжа причиняла боль. А таких моментов было очень много, они всплывали в памяти как вёдра с нечистотами. Пинки, оплеухи, пощёчины… ожог на лице, убийство отца. Непрерывный кошмар без светлых пятен, который Маша могла бы назвать двумя словами: «Моя жизнь».
Но теперь она сбежала от всего этого. Недалеко. Однако дыхание свободы уже ощущалось. Оно затмевало вонь проклятого дома – зловоние, которое, казалось, навечно обосновалось в ноздрях, впиталось в поры кожи. Свобода пахла сушёными яблоками и лекарственными травами, у неё был вкус макарон и гречки. Сытость, злость, предчувствие чего-то нового – это тоже была она, свобода.
Маша с нетерпением дождалась ночи.
Небо так и не расчистилось, но бледное пятно луны всё же проступало сквозь пелену облаков. Затаив дыхание, Маша осторожно приоткрыла входную дверь. Всё было тихо, лишь лёгкий ветерок шелестел листвой. Справа стояла чёрная полоса леса, а слева, в ночной темени, проступали мрачные силуэты деревенских изб. В окнах некоторых домов теплился желтоватый свет.
В голову Маши полезли мысли о том, что спокойствие это обманчиво, что Грыжа прячется неподалёку и только и ждёт, когда мышка высунется из норки. Машу никогда не пугала ночная темень, однако сейчас эта темнота казалась ей враждебной. Но не стоять же возле порога, мучаясь от жажды? Нужно было решаться. Пришлось выругать себя за трусость, ведь с таким настроем даже с крыльца спуститься не хватит духа. И куда только подевался тот решительный настрой, который был днём? Ждала с нетерпением ночи, а теперь шагу сделать не может. Пить хотелось ужасно, даже голова немного кружилась. Маша стиснула зубы и сказала себе твёрдо: «Никакой опасности нет! Грыжа сейчас пьянствует в вонючем доме!»
Внушение сработало, страх немного отступил. К тому же, облака расступились, и ночная тьма разбавилась призрачным лунным светом.
Пригнувшись, то и дело озираясь, Маша переступила порог, спустилась с крыльца и, к своей радости, заметила совсем рядом, возле стены дома, железное корыто. Вчерашний ливень наполнил его до краёв дождевой водой. Полностью позабыв обо всех тревогах, Маша бросилась к корыту, упала на колени и принялась жадно пить, не обращая внимания на плавающий в воде сор. Это была эйфория. Каждый глоток вызывал ощущение возрождения, обновления. Жажда отступала, словно злобный зверь.
Маша отстранилась от корыта, отдышалась, а потом сделала ещё с десяток глотков. Всё. Напилась. Набралась жизненных сил. И ночь больше не казалась враждебной, и мысли о Грыже не лезли в голову. Хорошо. Совсем расхрабрившись, Маша зачерпнула воды ладонями и принялась умываться – очень уж не хотелось снова увидеть в зеркале свою чумазую физиономию.
Умывшись, она сбегала в дом. Вернулась с ведром и ковшиком. Наполнила ведро водой и облегчённо выдохнула: теперь ей не грозила жажда, по крайней мере, в ближайшее время. И собственное положение больше не виделось таким уж плачевным.
Она взглянула в сторону деревни и сразу же отвернулась. Не хотелось смотреть, ведь там вонючий дом, там Грыжа и отрубленная голова отца. Лучше глядеть на луну, пока та снова не скрылась за облаками. Усевшись на нижнюю ступеньку крыльца, Маша устремила взгляд к небу. «Всё изменилось, – поведала она луне. – Я сбежала от Грыжи. Подскажи, что мне делать дальше?»
И сама же ответила вслух:
– Ждать.
Ей казалось, что это правильный ответ. Если не знаешь, что делать, остаётся только ждать. Возможно, завтра или через неделю найдётся иной, лучший ответ. Но не сейчас.
Луна скрылась за облаками и Маша, взяв ведро и ковшик, зашла в дом. Она была собой очень довольна, ведь не побоялась же сделать вылазку, поборола страх. Маленький шажок по тропе перемен. Оставалось только надеяться, что тропа эта не заведёт в страну кошмаров.
Маша улеглась на ложе из стульев. Она думала о том, что у неё теперь есть ящик с едой, ведро с водой и вообще всё, что находиться в этом доме. А ведь ещё вчера не было ничего, кроме старых потрёпанных журналов. Так странно. Теперь она сама по себе. Одна. Хотя нет, в избе ведь ещё есть Аглая, мёртвая старуха.