Машина времени (сборник)
Шрифт:
– Нет, не случалось, – ответил я. – Что за странность!
– А это? – сказал он и разжал пальцы, державшие стакан.
Я, конечно, вздрогнул, ожидая, что стакан разобьется вдребезги. Но он не только не разбился, а повис в воздухе в полной неподвижности.
– Грубо говоря, – продолжил Гибберн, – в наших широтах предмет, падая, пролетает в первую секунду футов шестнадцать. То же самое происходит сейчас и с моим стаканом – из расчета шестнадцать футов в секунду. Но он не успел пролететь и сотой доли секунды. Теперь у вас есть некоторое представление о силе моего «ускорителя». – И Гибберн стал водить рукой вокруг медленно опускающегося стакана, потом
– Ну-с?
– Недурно, – произнес я, поднимаясь с кресла.
Самочувствие у меня было отличное, мысли отчетливые, во всем теле ощущалась какая-то легкость. Словом, все во мне заработало быстрее. Сердце, например, делало тысячу ударов в секунду, хотя это не вызывало у меня никаких неприятных ощущений. Я выглянул в окно. Неподвижный велосипедист с застывшим облачком пыли у заднего колеса, опустив голову, с бешеной скоростью догонял мчавшийся омнибус, который тоже не двигался с места. Я раскрыл рот от изумления при виде этого невероятного зрелища.
– Гибберн! – вырвалось у меня. – Сколько времени действует ваше зелье?
– Одному Богу известно! – ответил он. – Последний раз я, признаюсь, сильно струхнул и лег спать сразу после приема. Не могу сказать точно, но, наверное, на несколько минут его хватит. Однако же минуты кажутся часами… Хотя, вообще-то, сила действия начинает спадать довольно резко.
Я с гордостью отметил про себя, что не испытывал ни малейшего страха… возможно, потому что был не один.
– А что, если нам пойти погулять? – предложил я.
– И в самом деле!
– Но нас увидят.
– Что вы! Что вы! Мы понесемся с такой быстротой, какая ни одному фокуснику не снилась. Идемте! Как вы предпочитаете: в окно или в дверь?
И мы выскочили в окно.
Из всех чудес, которые я испытал, о которых фантазировал или читал в книгах, эта небольшая прогулка по Фолкстону с профессором Гибберном после приема «Новейшего ускорителя» была самым странным, самым невероятным приключением за всю мою жизнь.
Мы выбежали из садика Гибберна и стали разглядывать экипажи, неподвижно застывшие посреди улицы. Верхушки колес того самого омнибуса, ноги лошадей, кончик хлыста и нижняя челюсть кондуктора (он, видимо, собирался зевнуть) чуть заметно двигались, но кузов этого неуклюжего рыдвана казался окаменевшим. И мы не слышали ни звука, если не считать легкого хрипа в горле кого-то из пассажиров. Кучер, кондуктор и остальные одиннадцать человек словно смерзлись с этой застывшей глыбой. Сначала такое странное зрелище поразило нас, но потом, когда мы обошли омнибус со всех сторон, нам стало даже неприятно. Обычные люди, похожие на нас, вдруг так нелепо застыли, не завершив начатых жестов! Девушка и молодой человек, улыбаясь, строили друг другу глазки, и эта улыбка грозила остаться на их лицах навеки; женщина во вздувшейся мешком накидке сидела, облокотившись на поручни и вперив немигающий взгляд в дом Гибберна; мужчина закручивал ус – ни дать ни взять восковая фигура в музее, а его сосед протянул окостеневшую руку с растопыренными пальцами, чтобы поправить съехавшую на затылок шляпу. Мы разглядывали их, смеялись над ними, корчили им гримасы, но потом, почувствовав чуть ли не отвращение ко всей этой компании, пересекли дорогу под самым носом у велосипедиста и понеслись к взморью.
– Бог мой! – вдруг воскликнул Гибберн. – Посмотрите-ка!
Там, куда он указывал пальцем, по воздуху, медленно взмахивая крылышками, двигалась со скоростью медлительнейшей из улиток – кто бы вы думали? – пчела!
И вот мы вышли
– Смотрите, смотрите! – крикнул Гибберн.
Мы задержались на секунду перед щеголем в белом костюме в полоску, белых башмаках и соломенной панаме, который оглянулся назад и подмигнул двум разодетым дамам. Подмигивание – если разглядывать его не спеша, во всех подробностях, как это делали мы, – вещь малопривлекательная. Оно утрачивает всю свою игривую непринужденность, и вы вдруг замечаете, что подмигивающий глаз закрывается неплотно и из-под опущенного века видна нижняя часть глазного яблока.
– Отныне, – заявил я, – если Господь не лишит меня памяти, я никогда не буду подмигивать.
– А также и улыбаться, – подхватил Гибберн, наблюдая ответный оскал одной из дам.
– Становится невыносимо жарко, – сказал я. – Давайте убавим шаг.
– А-а, бросьте! – крикнул Гибберн.
Мы пошли дальше, пробираясь между креслами на колесах, стоявшими вдоль дорожки. Позы тех, кто сидел в этих креслах, большей частью казались почти естественными, зато на искаженные багровые физиономии музыкантов больно было смотреть. Апоплексического вида джентльмен застыл в неподвижности, пытаясь сложить газету на ветру.
Судя по всему, ветер был довольно сильный, но для нас его не существовало. Мы отошли в сторону и стали наблюдать за публикой издали. Разглядывать эту толпу, внезапно превратившуюся в музей восковых фигур, было чрезвычайно любопытно. Как ни глупо, я неожиданно для себя вдруг преисполнился чувства собственного превосходства. Вы только представьте! Ведь все, что я сказал, подумал, сделал с того мгновения, как «Новейший ускоритель» проник в мою кровь, укладывалось для этих людей и для всей Вселенной в десятую долю секунды!
– Ваш препарат… – начал было я, но Гибберн перебил меня:
– Вот она, проклятая старуха!
– Какая старуха?
– Моя соседка, – сказал Гибберн. – А у нее болонка, которая вечно лает. Нет! Искушение слишком велико!
Гибберн – человек непосредственный и иной раз бывает способен на мальчишеские выходки. Не успел я остановить его, как он ринулся вперед, схватил злосчастную собачонку и со всех ног помчался с ней к скалистому берегу. И удивительное дело! Собачонка, которую, кроме нас, никто не мог видеть, не выказала ни малейших признаков жизни – даже не залаяла, не трепыхнулась. Она крепко спала, хотя Гибберн держал ее за загривок. Со стороны казалось, что в руках у него деревянная игрушка.
– Гибберн! – крикнул я. – Отпустите ее! – И добавил еще кое-что. Потом снова позвал его: – Гибберн, стойте! На нас все загорится. Смотрите, брюки уже тлеют.
Профессор хлопнул себя по бедру и в нерешительности остановился.
– Гибберн! – продолжал я, настигая его. – Отпустите собачонку. Бегать в такую жару! Ведь мы делаем две-три мили в секунду. Сопротивление воздуха! – заорал я. – Сопротивление воздуха! Слишком быстро движемся. Как метеориты! Все раскалилось! Гибберн! Гибберн! Я весь в поту, у меня зуд во всем теле. Смотрите, люди оживают. Ваше зелье перестает действовать. Отпустите наконец собаку!