Машина
Шрифт:
— Ты ведь знаешь, что стальные детали покрывают хромом или сразу, или наносят предварительно слой меди,— мирно, без накала сказал Фросин.
— Не первый год на заводе работаю, знаю, что на медь хром ложится прочнее,— буркнул Фомич.— Ну и что?
— А то, что Селиванов вчера хромированные детали с гальваники получил. Да и ты, наверное, тоже получил все, кроме валиков.
— Ну!..— подтвердил Фомич.
— Не нукай. Если на этих валиках хром заложен с подслоем меди — значит, начальник гальванического цеха специально придерживает детали. Понимаешь? Ему выгоднее большую партию прогнать, вот он ее и набирает. Ну ничего, я ему сегодня наберу!
— Вот ведь гад, а?— неуверенно сказал Василий Фомич.
До него наконец-то дошло, что он совершенно напрасно раскипятился. Если бы Фросин дал ему сейчас нагоняй, Фомичу было бы легче.
— Ну я, пожалуй, пойду?— предположил он.
— Ты опять до девяти в цехе торчишь?— спросил вместо ответа Фросин.— Плохо, значит, работаешь, если задерживаться приходится. Имей в виду, мне подвижников не надо, мне работники нужны. Ну ладно, ладно, шучу!— добавил он, заметив неясное шевеление Василия Фомича. И, когда тот уже выходил из кабинета, проронил ему вслед, уверенный, что он задержится в дверях и все услышит:
— А еще раз в цехе после пяти увижу — прогрессивки лишу, имей в виду!
Так и ушел от него Василий Фомич: вроде и не в обиде, но с досадой и с чувством вины. А поскольку быть виноватым Фомичу не хотелось, он опять начал злиться на Фросина — развел тут, понимаешь, психологию всякую! Все с каким-то подходом, с философией. Скорей бы уж, что ли, начальник цеха возвращался!
Василий Фомич постоял немного, выбрасывая из головы мысли о Фросине, и медленно пошел к своей конторке, где возбужденно приплясывала — видать, опять какой-то дефицит появился — ожидавшая его диспетчер Зинка.
Дефицит действительно появился, и появилась куча новых дел, и время до обеда пролетело незаметно. А после обеда Василия Фомича разыскал старый друг Макаров. Стал Макаров теперь большим начальником, заместителем директора по кадрам, а все не забывал прежних друзей, то и дело заворачивал в цех. Подозревал Василий Фомич, что Макаров просто скучает в большом своем кабинете без этой вот беготни и сутолоки, без запаха разогретого масла и визга обдираемого железа. Скучает, оттого и удирает от полированной кабинетной официальности при каждом удобном случае, и ходит по заводу. Ходит и приговаривает, что он теперь по кадрам, а кадры-то вон они где, все здесь, в цехах.
Они шли по цеху, наклоняясь к уху друг друга, чтобы лучше слышно было: если надо посекретничать, то лучшего места, чем цех, не найти.
— Трудно работать стало, молодежь одна кругом, — громко и весело жаловался Макаров Фомичу.— Ты кричишь на него, а он смеется. Никакого страха перед начальством нету!
Непохоже было, чтобы это его очень расстраивало. Он стоял, тоже смеясь, и лукаво поглядывал на Василия Фомича. И чем-то он, большой и грузный, неуловимо вдруг напомнил Фомичу поджарого, подобранного Фросина.
— Ты, Иваныч, давай выкладывай, зачем пожаловал,— в шутку вроде бы прокричал Василий Фомич. Он хорошо знал, что Макаров просто так ничего не делает. И Макаров действительно посерьезнел, повел Василия Фомича в его конторку, остановил посередине клетушки и, глядя в упор, спросил:
— Какое твое мнение о Фросине? У тебя ведь он начинал... Хотим его на цех поставить.
И смолк, выжидательно глядя на собеседника.
И что сегодня за день был у Василия Фомича? Опять вроде бы разделился Фомич на две половинки. Одна половинка прикинула, куда бы это Фросина могут начальником поставить, вспомнила, что плохо в четвертом цехе дела идут, сопоставила все это со словами Макарова... А вторая половинка бойко и ехидно говорила вслух:
— А чего? Молодой товарищ, энергичный. Деловой, понимаешь! Все бегом, все вприпрыжку. Да и вид у него...соответствует. Галстуки вона какие цветные носит... А начинал — чего начинал? Не у меня он начинал, а конструктором. Год, почитай, до меня конструктором работал... Смеялся, похохатывал в ответ Макаров, цепко держа Фомича в прищуре глаз. А сам гнул свое:
— Так как нам, ставить его на цех, али погодить еще?
И сам не заметил Василий Фомич, как вырвалось у него:
— А кого ж тогда и ставить начальником, если не таких, как Фросин?— И неожиданно добавил: — А если бы я сказал: «Нет!», поставили бы?
— Все равно бы поставили,— засмеялся Макаров. И заторопился, распрощался с Василием Фомичом.
А Василий Фомич вспомнил вдруг давнюю обиду — что обошли его когда-то повышением, Фросина замом поставили,— и шевельнулась мыслишка: уйдет Фросин — ему, Фомичу, прямая дорога в замы.
Испугался Фомич, что так и поймет его Макаров, припомнит застарелую нелюбовь к Фросину за вечные Фросинские штучки-дрючки, подумает, что сплавить его из цеха хочет. Но опять отвлекли Василия Фомича, не дали развести самокритику. А потом он и сам успокоился, решил, что все правильно. А как его Макаров поймет, так это его, Макарова, дело.
Подошел к концу рабочий день. Солнце низко било в застекленные пролеты. Притих, отлеживаясь между сменами, гул станков. Дощатые ящики, именуемые тарой, сыто поблескивали рядами готовых деталей. Деловито бегали мастера второй смены. Василий Фомич, уже уходя, вспомнил что-то, подозвал одного из них и внушительно выговорил:
— Смотри, еще раз увижу, что сам со слесарями сборкой занимаешься — премии лишу, понимаешь! А то приучил, на лямочках-тесемочках их водишь!
И ушел, довольный. А мастер, молодой, после техникума, парень, так и остался стоять, глядя ему вслед и недоумевая, какая это муха вдруг укусила вечно озабоченного Фомича.
2
По утрам уже примораживало. Поскрипывал — осень пришла рано — свежий ночной снежок. Днем морозец отпускал, и снег превращался в мерзкую осеннюю мокрядь.
Погода была осенняя, скверная. И на душе у Фомича было скверно. От этого все чаще начинало вдруг ныть сердце. А может быть, наоборот — побаливало сердце, и на душе от этого становилось нехорошо.
Василий Фомич не знал, что отчего болит. Он уходил в свою конторку, толстыми пальцами неуклюже доставал из хрупкой стеклянной трубочки таблетку валидола и причмокивал, пока сердце не отпускало.