Машина
Шрифт:
Поэтому Сергей и спросил Фросина, почти наверно зная, что тот насупится:
— Ну, ладно, здесь ты своего добился. Разрешили вам доработку машины, позволили отступать от документации. А заводская-то верхушка на это с какого боку смотреть будет?
Против ожидания, Фросин улыбнулся:
— Хочешь, открою секрет? Только строго между нами? В главке поторопились.— денежки выделили. А наше начальство тоже не лыком шито — «освоили» их, цех открыли. По правилам-то опытные образцы надо на существующих производственных мощностях делать. А теперь — что ж! Цех есть, давай заказ. Я снизу буду давить, а директор, хоть со скрипом, пойдет навстречу. Если министерство разрешит ускорить работы, то затея с организацией цеха будет выглядеть как его, директора, дальновидная политика. Если же нет — вина опять-таки его, директора. Торопливость, неумение распределить средства... Сергей понимающе кивнул. Он хорошо знал, что никакой начальник, особенно высокого ранга, не любит выглядеть дураком. Похоже, что Фросин хорошо изучил раскладку сил, а тогда его настырность вовсе не чудачество, как ее расценил кое-кто в институте, а лишь основа для большой работы, которую Фросин предвидел в самом ближайшем будущем. И Сергей спросил:
— А ты не боишься?
Тот пожал плечами:
— Конечно, если не спешить, то все проще. Прокукарекал, а там хоть не рассветай... Без синяков и шишек наверняка не обойтись. Но должны вытянуть — и с москвичами в контакте будем работать, да и свои инженеры, в конце концов, есть. Триста гавриков — конструкторов — за что-то же кормим! Такие же дипломы у них, как и у этих,— он ткнул большим пальцем через плечо в сторону института.— Да и завод, как-никак, свой, а дома и стены помогают... Но риск, конечно, есть...
— Не зря ваш главный помалкивал...
— Главный,— Фросин так и выговорил, с большой буквы,— Главный четко знает, что почем. Он диплома-ат, наш Главный...
Фросин махнул рукой и умолк. Сергей больше ничего уточнять не стал. Разговор сам собой переключился на другое и вскоре увял.
У гостиницы Фросин распрощался с Шубиным. Он быстро собрался и вышел, задержавшись на мгновение в дверях и окинув взглядом номер. «Надо бы посидеть перед дорогой»,— мелькнула мысль. Он усмехнулся, выключил свет и запер дверь.
На Казанский вокзал он приехал не спеша. Поднимаясь на бесконечном эскалаторе станции «Комсомольская», он глянул на часы. До отправления электрички оставалось десять минут. Так же не спеша он купил билет, затем вышел на перрон и, не торопясь, поднялся в вагон. Через минуту поезд тронулся. Только теперь он почувствовал, что здорово устал за этот суматошный день.
В Быково оказалось заметно холоднее, чем в Москве. Он шагал от станции вдоль редкой цепочки фонарей. Прохожих было мало. Разноцветьем штор уютно теплились окна домов. На снег ложился их мягкий, вяловатый отблеск. Вокруг дремала сероватая, как этот электрический полусвет, тишина. Только впереди, у аэровокзала, репродукторы объявляли что-то насморочным голосом. За расстоянием не разобрать было — что. Как всегда в дороге, стало немного тревожно и захотелось поскорее добраться до места. Фросин вздохнул и ускорил шаг.
5
Кресло под Фросиным оказалось продавленным. Пол самолета дрожал мелкой дрожью. На одной ноте уныло зудели двигатели. Далеко впереди, на переборке, тускло светились — по-русски и по-английски — надписи: «Не курить! Пристегнуть ремни!» Фросин попытался пристроиться поудобнее. Сидеть было неловко. Прощупывался трубчатый каркас кресла, колени задевали спинку переднего сиденья. Кое-как он разместился и прикрыл глаза.
Он сразу понял, что не удастся задремать, как дремало, неудобно откинув головы, большинство пассажиров. Чтобы отвлечься, он начал вспоминать, что же не успел сделать за время командировки. Но вспомнилось другое, совсем недавнее, получасовой давности — телефон-автомат в аэропорту, длинные спокойные гудки. Она сама сняла трубку. Когда раздался щелчок, и монета с лязгом провалилась в нутро телефона, он вдруг с запоздалым испугом подумал, что трубку может взять тот, другой, ее муж... Но в трубке послышалось: «Алло!» — и он почувствовал облегчение и опустошенность, и молчал, слушая гудение тока, продирающегося сквозь путаницу телефонных кабелей.
— Алло!—спокойно повторила она. Это был ее голос. Он узнал бы его среди сотен голосов, одновременно бьющихся из телефонной мембраны,— голос его бывшей жены.
— Вас слушают!— уже с ноткой нетерпения выплеснулось ему в ухо,
— Здравствуй...— не сразу сказал он. Шум в трубке вдруг прекратился, и он ясно услышал ее дыхание. Она чуть помедлила, прежде чем спросить:
— Кто это?
Голос ее был таким знакомым, таким чужим и спокойно-безразличным, что на него разом нахлынуло ощущение ненужности всего этого, и он чуть не повесил трубку, но не успел. Она спросила:
— Виктор ты? Ты откуда?
— Скорее — куда,— он криво усмехнулся. Телефон, похоже, передал его вымученную улыбку, потому что молчание на том конце провода стало чуть иным. Более внимательным, что ли. Он это ясно почувствовал, хотя и не смог бы объяснить.— Вылетаю к себе, на Урал...
— Ты давно в Москве?
— Нет, несколько дней,— солгал он. Похоже, она и это поняла.
— Ты в командировке?
— Нет,— не сразу ответил он, и опять солгал.— В отпуске. Приезжал поглазеть на столицу...
— Что же ты отпуск так проводишь! Надо было по путевке...
— Какие уж зимой путевки! Да и на юг я теперь не езжу...
Это было нечестно. Это был удар ниже пояса. Но удержаться он не смог, хотя сразу пожалел о сказанном. Со своим новым мужем она познакомилась на юге, куда поехала без Фросина, одна, по горящей путевке. Она ушла от него через две недели после возвращения, уехала в Москву. Они расстались по-хорошему, и Фросин все эти годы не думал о ней плохо. Ему уже казалось, что он вообще о ней не думает. Номер телефона сам вдруг всплыл сегодня у него в памяти. Только номер. Он не смог бы даже сказать, откуда его знает. И она как будто не удивилась звонку и не обиделась сейчас на его слова. Он понял, что это — все. И понял также, что правильно сделал, позвонив ей. Надо было позвонить — что-то еще оставалось, чего не должно оставаться. Что прошло, то прошло и вновь никогда не повторится. И он сказал, торопясь перевести разговор на другое:
— Ну, как ты живешь?
Вместо ответа она спросила:
— Что же ты сразу не позвонил, когда приехал?
Он даже засмеялся, настолько нелепой показалась ему эта мысль:
— Ты считаешь, что надо было позвонить?
Для нее все давно кончилось, и в своем вопросе она не увидела ничего необычного. Или женщины вообще по-другому относятся к таким вещам? Во всяком случае, она почувствовала горечь в его смехе и поняла, что каждый из них слышит в этом разговоре свое. Она промолчала. Он тоже молчал, зная, что она боится задеть его каким-нибудь неосторожным словом. Он был благодарен ей за это, хотя знал, что она уже тяготится разговором, тяготится не из-за себя, а из-за него.
В трубку опять прорвался беспокойный фон электрического тока, дальний отголосок чужих слов. Он обрадовался этому и торопливо прокричал:
— Мне объявили посадку. Я улетаю. Слышишь, улетаю!
Он запнулся на мгновение. Ему не хотелось сказать ей «до свидания» и он не мог сказать «прощай». Нехорошее это слово. Он не любил его. Она пришла ему на помощь:
— Всего тебе хорошего, Витя...
— Всего хорошего,— откликнулся он и не вешал трубку, пока не услышал торопливые гнусавые гудки.