Маска безумия (Лепестки и зеркало)

Романовская Ольга

Палач присвистнул и с уважением глянул на следователя. Сразу видно, инквизитор с намётанной рукой: чуть челюсть не свернул.

– Будете и дальше отпираться, господин Хаатер?
– Брагоньер дёрнул за верёвку, закрепил её на барабане и флегматично начал крутить лебёдку.

– Да, я убил их всех!
– прохрипел обвиняемый.

Соэр сделал вид, будто не расслышал. Не так просто и быстро.

– Чего вам ещё?
– выплюнул Хаатер.

– Чистосердечное признание. Палач, щипцы! А после усадите его в "кресло".

Хаатер невольно обратил взгляд на утыканный

шипами предмет мебели. Знакомство с ним означало медленную, мучительную смерть. А себя Хаатер любил. Да и умереть хотелось красиво, как и подобает мученику за веру. Он уже заготовил речь, обличающую пороки и призывавшую гнев богов на головы палачей, но с вывернутыми суставами, истекающим кровью, произнести её будет невозможно. Слова звучат иначе, когда язык еле ворочается, а сознание перемежается.

Лебёдка вновь заскрипела, до предела растянув тело Хаатера.

Зафиксировав поворотный механизм, чтобы не провернулся назад, Брагоньер обошёл вокруг обвиняемого.

– За что же вы так невзлюбили людей, господин Хаатер?
– голос соэра сочился сарказмом.
– Не потому ли, что они оказались счастливее вас? Их кто-то ценил, любил, они получали удовольствие от жизни - а вас обделили, господин Хаатер. И вы решили, будто мир, не любящий вас, не живущий по вашим правилам, не достоин существования. Признайтесь же, все ваши пафосные речи - блеф.

– Из вас плохой врачеватель душ, - сквозь зубы процедил Хаатер.

– Неужели?
– вскинул брови Брагоньер.
– Боюсь, я знаю о вас слишком много. О ваших отношениях с женщинами, к примеру.

– Они твари, - яростно выкрикнул обвиняемый.
– Шлюхи, продающиеся за золото!

– И многие вам продались?

Хаатер промолчал, а потом презрительно бросил:

– Я верен заветам богини и чист перед ней. У вас же руки по локоть увязли в грехе. А у вашей разлюбезной госпожи Тэр - по самое тухлое сердце. Она давно не девица и сношается с мужчинами ради....

Брагоньер не дал ему договорить, вместо продолжения фразы вырвав крик боли.

– Вы ошибочно родились мужчиной, - не скрывая гнева, сказал соэр.
– К счастью, в моей власти исправить эту оплошность и сделать вас тем, кем вы являетесь.

Насвистывая, палач взялся за раскалённые щипцы и направился к Хаатеру. Через минуту стены пыточные отразили его истошный крик.

Брагоньер и бровью не повёл. Он не сомневался, теперь Хаатер перестанет упорствовать. Так оно и случилось.

Уходя, соэр обернулся к распластавшемуся на полу Хаатеру:

– Как видите, я всегда держу слово. Вы поступили опрометчиво, впутав в это дело женщину. Через две недели суд. Через три вас казнят. Как - на усмотрение судьи. Если вас действительно избрала Сората, она сделает руку палача лёгкой. Но я буду настаивать, чтобы вас утопили или повесили: такие, как вы, позорят дворянство.

Расследование подходило к логическому завершению.

Некромант нашёл и поднял бродягу, который помогал Хаатеру. С помощью мага удалось взять показания у души убитого, засвидетельствованные независимым волшебником. Взамен на услугу государству

некромант был отпущен, чему немало обрадовался.

Господин Диюн, всё ещё томившийся в застенках, с радостью изобличил в изувеченном Матео Хаатере своего наставника и, упиваясь собственной значимостью, часами разглагольствовал о подлости и опасности того для общества.

В тюрьме ученик не только предал учителя, но и успел кардинально поменять убеждения. Теперь господин Диюн утверждал, будто бы всегда ратовал за власть и хотел подловить Хаатера, чтобы потом сдать его в руки правосудия.

– Я ведь всегда знал, он мне не друг, господин соэр, - подобострастно улыбаясь, тараторил Диюн.
– Он аморален. Сами послушайте, что Цинглин говорит. А ещё в Префектуре служил... А если кто господину соэру дурное обо мне рассказывал, то это другой человек в мои одежды нарядился, имя присвоил. Его найти и покарать надо. А всем сказать, что господин Диюн ничего такого не говорил. Вот и господина соэра обманули, сказали, будто бы господин Диюн к волнениям призывал, обижал кого-то, женщин тех же. Так это двойник мой. Я очень уважаю господина соэра, что скажете, то и сделаю. Вы только намекните, что нужно. Я и невысказанные желания всегда выполняю. Когда арестовывали, в Управление везли, взятку господину капралу дать пытался, только он не взял, постеснялся.

– Значит, в храме вы не проповедовали?
– следователь не преминул сделать пометку о новом вскрывшемся правонарушении свидетеля.

– Да то просто проверка была. И реакция положительная, по-моему. Как проверка выглядела? Я о морали говорил, о том, что многие нарушают, ведут себя дурно, потому что совесть у людей нечиста, Сорату забыли. Так кто не такие - разве я их оскорблял? Ну и на кого господин Диюн показывал? На некто. Что тут обидного и противозаконного? Но проверка точная. Даже жрец в грехе погряз, раз господина Диюна выгнал и донос написал. И не только он гневился - значит, я на верном пути.

Следователь оборвал пафосную речь Диюна, напомнив, что его фантазии мало согласуются с реальностью, в которой имела место быть иная трактовка событий. А если у него раздвоение личности, то надлежало обратиться к врачу.

Господин Диюн приуныл. Умильно закатывая глаза, попытался навязаться в друзья следователю и, заодно, всему Следственному управлению. И тут же изрёк: друзей и честных верноподданных, изобличающих скверну, вроде Хаатера, сажать в тюрьму нельзя, а необходимо, наоборот, наградить.

Увы, закон оказался суров, и Диюн отправился досиживать отмеренный срок.

Письмо господина Моуса, восстановленное по оттиску на чистом листе, стало одним из козырей обвинения, неопровержимой уликой.

Два пухлых тома доказательств с чистосердечным признанием Матео Хаатера, отправили в суд. Он обещал быть скорым и безжалостным.

Господина Диюна также ожидало судебное разбирательство: на этот раз за взяточничество, пособничество преступнику и дачу ложных показаний. Увы, следователь не поверил, будто Диюна оклеветали, надев его личину. Так что к сроку за оскорбление властей и общества обещал добавиться новый.