Маска Димитриоса
Шрифт:
— Куда уж яснее, мистер Латимер, — сказал Питерс, улыбаясь. — Мне так нравится, когда вы искренни со мной. Что может быть лучше искренности? Как хорошо, когда наши сердца открыты друг другу, когда мы не боимся, что нас поймут неправильно! Как хороша тогда жизнь! Но нет — мы слепы, как кроты. И когда Всемогущий делает свой выбор, и кто-нибудь из нас совершает неблаговидный поступок, не будем спешить осуждать его. Ведь свершилась Его воля, которую нам не дано понять. Как мы можем знать Его волю? Как, я вас спрашиваю?
— Я, право, не знаю.
— И никто не знает, мистер Латимер. Никому это не дано, если только он не окажется по ту сторону.
— Совершенно верно. Мне кажется, тут недалеко есть датский ресторан. Может, пойдём
— Вы ошибаетесь, мистер Латимер, — сказал мистер Питерс печально и надел шляпу. — Вам почему-то доставляет удовольствие смеяться над стариком. В любом случае, я предпочитаю французскую кухню.
Спускаясь по лестнице, Латимер в который раз отметил удивительную способность мистера Питерса ставить его в неловкое положение.
Они пообедали в ресторане на Рю Жакоб, причём расплачивался мистер Питерс. Потом они отправились в тупик Восьми ангелов.
— Кто этот Кель? — спросил Латимер, когда они поднимались по грязной лестнице.
— Он сейчас в отъезде. В настоящий момент, кроме меня, здесь никто не живёт.
— Понятно.
Тяжело дыша, мистер Питерс остановился на площадке второго этажа.
— Полагаю, вы сделали вывод, что я и есть этот самый Кель.
— Естественно.
Мистер Питерс продолжал восхождение по скрипевшим под его тяжестью ступенькам. Он был сзади похож на слона в цирке, который с явной неохотой взбирается по ступенькам пирамиды под хохот публики. Но вот наконец и площадка четвёртого этажа. Мистер Питерс, тяжело дыша, достал ключи и начал открывать замок сильно обшарпанной двери. Распахнув её, он включил свет и пригласил Латимера войти.
За занавесом, отделявшим прихожую, оказался довольно большой зал, по-видимому, занимавший весь этаж. Слева были двери на балкон. Обычная, правда, очень большая комната в обычном старом французском доме.
Но то, что Латимер там увидел, было просто фантастично. Прежде всего, конечно, занавес. Он был сделан из какой-то тяжёлой золотистой ткани. Стены и потолок были выкрашены режущей глаза фиолетовой краской, на фоне которой сияли большие золотые пятиконечные звезды. Весь зал вплоть до самых углов был застелен марокканскими коврами, причём кое-где в два или три слоя. По стенам стояли три огромных дивана со множеством подушек. На полу валялись кожаные набитые войлоком турецкие подушки для сидения. Перед одним из диванов стоял сделанный в Марокко стол. В углу зала висел громадных размеров гонг. Зал освещали три подвешенных к потолку фонаря, искусно украшенных резьбой по дереву. В центре стоял небольшой обогреватель из хромированной стали. После улицы было трудно дышать пыльным воздухом.
— Вот мы и дома! — сказал мистер Питерс. — Раздевайтесь, мистер Латимер. Хотите, я покажу вам остальные апартаменты.
— С удовольствием.
Они вышли в прихожую и вновь поднялись по лестнице.
— Вот здесь моя спальня, — сказал мистер Питерс. — Как видите, мне удалось найти своего рода оазис в этой отвратительной пустыне.
Латимер увидел небольшую, низкую комнату, в ней кровать и неизменный марокканский ковёр на полу.
— Здесь ванная и туалет.
На подзеркальнике лежала вторая запасная челюсть.
— А теперь, — сказал мистер Питерс, — я покажу вам кое-что интересное.
В углу стоял большой платяной шкаф. Мистер Питерс открыл дверцу и зажёг спичку. К стене шкафа было привинчено несколько металлических крючков для одежды. Взявшись за один из них, он нажал на него — стенка шкафа отодвинулась в сторону, пламя спички заметалось, и Латимер почувствовал на своём лице струю холодного ночного воздуха и приглушённый шум большого города.
— Вдоль стены этого дома идёт железная платформа, которая соединяется с другим домом. Там стоит точно такой же шкаф, хотя снаружи это обычная стена. Это Димитриос придумал, чтобы исчезать отсюда незаметно.
— Димитриос!
— Да, ведь это он купил все три дома. Из соображения безопасности они оставались без жильцов. По большей части они использовались как складские помещения. Зал был местом, где мы все собирались. Между прочим, все эти дома до сих пор принадлежат Димитриосу, хотя формально они были записаны на моё имя. Полиция, к счастью, ничего об этом не знала, и я, выйдя из тюрьмы, нашёл здесь пристанище.
Мистер Питерс ушёл и вернулся с марокканским подносом, на котором стояли необычной формы кофейники, спиртовая горелка, две чашки и коробка с марокканскими сигаретами. Он зажёг горелку и поставил на огонь кофейники. Положив на диван рядом с Латимером коробку с сигаретами, он протянул руку, достал с полки одну книгу и начал листать её. Из книги выпала небольшая фотография, и мистер Питерс нагнулся, поднимая её с пола.
— Не узнаете? — сказал он, подавая её Латимеру.
Выцветшая любительская фотография человека, которого он когда-то видел.
— Это Димитриос! — воскликнул Латимер.
Мистер Питерс взял у него фотографию и, сев на оттоманку, убавил огонь под кофейником.
— Итак, вы его узнали. Очень хорошо.
Впервые Латимеру показалось, что слезящиеся в набухших веках глаза мистера Питерса излучали что-то вроде блеска.
— Угощайтесь сигаретами, мистер Латимер, — сказал он. — Я собираюсь рассказать вам одну историю.
Париж, 1928-1931
— Вечерами я люблю сидеть дома у огонька, — сказал мистер Питерс задумчиво, — и размышлять над тем, удалась моя жизнь или нет. Что касается денег, то они у меня есть: кое-какая недвижимость, рента, долевое участие в разном бизнесе — но не о деньгах речь. Ведь деньги в конце концов ещё не все. Главный вопрос: на что я потратил свою жизнь, которая даётся в этом мире лишь раз. Мне иногда кажется, что было бы гораздо лучше, если бы я обзавёлся семьёй, но у меня слишком беспокойный характер, меня слишком волнуют соблазны мира сего. Возможно, мне просто недоступно понимание смысла жизни. Но разве я один такой? Сколько моих бедных собратьев чего-то ждут, на что-то надеются, между тем как проходит бесследно год за годом, а они так и не поняли, для чего живут. Ну, в самом деле, для чего? Этого ведь никто из нас не знает. Деньги? Их добиваются только тогда, когда их мало. Иногда мне кажется, что бедняк, имеющий хлебную корку, гораздо счастливее многих миллионеров. Потому что этот человек знает, чего он хочет: он хочет, чтобы у него были две корки. Он не знает в жизни сложностей, потому что не обременён имуществом. Тогда как я знаю только то, что я хочу чего-то, чего у меня нет. Но я не знаю, что это такое. Я искал утешения в искусстве и философии. — Он показал рукой на книжную полку. — Платон, Герберт Уэллс — круг моих интересов довольно широк. Пока читаешь, это доставляет удовольствие, но утешения это не приносит. — Он печально улыбнулся, а Латимер подумал: «Вот ещё одна жертва неизлечимой болезни под названием Weltschmerz [7] ». — Не остаётся ничего другого, как ждать, когда Всемогущий призовёт на свой суд.
7
Мировая скорбь (нем.)
Да, мистер Латимер, подавляющее большинство так и не знает, чего им, собственно, нужно в жизни. Но Димитриос не был на них похож — он совершенно точно знал, чего он добивается. Его интересовали только две вещи: власть и деньги, причём как можно больше и того, и другого. И, как ни странно, я помогал ему в этом.
Моя первая встреча с Димитриосом произошла здесь, в Париже, в 1928 году. Я был тогда совладельцем одного заведения на Рю Бланш под названием Le Kasbah Parisien. Однажды мой компаньон Жиро привёл его к нам. Он отвёл меня в сторону и заговорил о том, что дела идут все хуже и хуже и что их можно поправить, если принять участие в бизнесе, которым занимается его новый друг Димитриос Макропулос.