Маска Димитриоса
Шрифт:
Димитриос не произвёл на меня большого впечатления, скорее наоборот. Он мне показался одним из тех, кого называли сброд, а на них я уже достаточно насмотрелся. Одет он был с иголочки, в волосах много седых волос, ногти наманикюрены. Он так нехорошо смотрел на женщин, что вызывал их явное неудовольствие. Жиро подвёл меня к его столику, и мы пожали друг другу руки. Он жестом предложил садиться, и я почувствовал себя официантом, которого пригласил для разговора патрон. Я очень разозлился и довольно грубо спросил, какого черта ему нужно.
Он пристально посмотрел на меня — у него, представьте себе, были красивые карие глаза — и сказал: «Я хочу выпить бокал шампанского, мой друг. Надеюсь, вы не возражаете? Я могу себе это позволить, раз у меня есть деньги. Я хочу посоветовать вам быть повежливей, потому что в качестве партнёра могу найти гораздо более разумных людей».
Я человек выдержанный и стараюсь избегать неприятностей. Мне всегда казалось, что мир, в котором мы живём, был бы намного приятнее, если бы мы научились разговаривать друг с другом вежливо и уважительно. Безусловно, бывают моменты, когда трудно удержаться и не наговорить грубостей. Вот и я тогда сказал, что не собираюсь быть с ним вежливым и пусть он убирается откуда пришёл. Но тут вмешался Жиро, который стал перед ним извиняться. Димитриос выслушал Жиро, все время не отводя от меня глаз.
У меня было сильное предубеждение против Димитриоса, но все-таки я дал себя уговорить и согласился выслушать, что он предлагает. Говорил он убедительно, и мы начали работать вместе. И вот в один прекрасный день…
— Минуточку, — перебил его Латимер, — что это значит — работать вместе? Вы начали продавать наркотики?
— Нет, мистер Латимер, — сказал мистер Питерс, волнуясь и хмуря брови, — мы этим тогда ещё не занимались. — Видимо, волнение было так велико, что он перешёл на французский. — Раз уж вы так настаиваете, то я, конечно, расскажу вам, чем мы занимались. Только человеку из другой среды трудно понять такие вещи. Они вас сразу оттолкнут, потому что ваш личный опыт совсем другого рода.
— Неужели? — спросил Латимер, стараясь съязвить.
— Видите ли, мистер Латимер, мне как-то попалась в руки одна из ваших книг, и я её прочёл. Она произвела на меня ужасное впечатление. Я был буквально взбешён созданной вами атмосферой нетерпимости, всевозможных предрассудков и строгих моральных принципов, проводимых в жизнь с холодной жестокостью.
— Понятно.
— Лично я, — продолжал мистер Питерс, — за смертную казнь. Мне кажется, вы — против. Вас, конечно, шокирует практическая сторона. Но ведь она — следствие варварской жестокости, которая, кстати, видна и в вашем романе. С каким жалким злорадством вы преследуете там этого несчастного убийцу. Мне это показалось отвратительным. Вы мне напомнили сентиментального юнца, провожающего на кладбище свою богатую тётушку: в глазах у него стоят слезы, а сердце поёт от радости. Вам, конечно, известно, что испанцам непонятно, почему англичане и американцы так выступают против боя быков. Этим простакам не приходит в голову, что надо было обязательно подвести под это дело моральные и юридические основания и сделать вид, что они очень сожалеют. Я прошу вас правильно понять меня, мистер Латимер. Я не вашего морального осуждения боюсь, я боюсь — глубоко и искренне, поверьте, — вас шокировать.
— Но ведь вы так пока и не сказали, в чем заключалось дело, — сказал Латимер, явно раздражаясь.
— Да-да, конечно. Прошу прощения, но мне показалось, что ваш интерес к Димитриосу во многом связан с тем, что он вас глубоко шокирует, не так ли?
Латимер задумался.
— Возможно, вы правы. Но, несмотря на это, я пытаюсь понять, объяснить, откуда берутся такие, как он. Я не верю в изощрённого, точно дьявол, бесчеловечного убийцу-профессионала, о котором кричат все детективные книжки. Однако все, что я знаю о Димитриосе, говорит мне: он действовал жестоко и бесчеловечно не один или два раза, а постоянно.
— Но ведь нет ничего бесчеловечного в стремлении к деньгам и власти, не правда ли? Все мы тщеславны, а тщеславие лучше всего могут удовлетворить власть и деньги. Что касается Димитриоса, то его тщеславие сразу же бросалось в глаза. Оно было таким основательным, таким бескомпромиссным, таким непохожим на павлинье тщеславие обыкновенных людей, что он мне сразу показался опасным. И все-таки, мистер Латимер, будем разумными людьми и останемся, так сказать, на почве фактов! Ведь разница между Димитриосом и добившимся успеха уважаемым джентльменом не так уж велика: разница только в методах — в первом случае они незаконны, во втором случае находятся в рамках закона. Но в том и в другом случае дело ведётся с одинаковой жестокостью.
Мистер Питерс разлил кофе в чашки и, поднеся свою к губам, вдохнул аромат. Потом поставил чашку на стол.
— Димитриос занимался в то время тем, что принято у нас называть, мистер Латимер, поставкой белых рабынь. Прошу обратить внимание на прилагательное «белых» и на существительное «поставка», которое весьма занимательно, так как за ним скрываются отвратительные вещи. Давно прошли дни работорговли, но замечательно, что большинство этих рабынь цветные. Какая-нибудь негритянская девушка из Дакара или молоденькая китаянка из Харбина, хотя, конечно, среди них может оказаться и какая-нибудь нищая девчонка из Бухареста — разумеется, конец у всех один. Комитет Лиги Наций, занимавшийся этим вопросом, разумно поступил, отклонив это сочетание слов, и назвал то, чем занимался Димитриос, «торговлей женщинами».
До того, как Димитриос познакомился с нами, у него все шло как по-писаному: допустим, в Александрии нужны были женщины. Димитриос, получив заказ, отправлялся, скажем, в Польшу, набирал там женщин, и они, пользуясь своими паспортами, переезжали во Францию; здесь они садились в Марселе на пароход, и дело было сделано. Основанием для выезда из Польши могло служить приглашение поступить в театральную труппу. Когда получение визы на выезд усложнилось, то Димитриос сразу же столкнулся с неприятностями.
При помощи «мадам» он набрал двенадцать девушек в Вильно, но поляки потребовали, чтобы тем после выезда было обеспечено почётное положение. Вы только вдумайтесь, почётное положение! Но закон есть закон.
Димитриос обратился ко мне и Жиро с просьбой устроить девушек в вашем заведении в качестве танцовщиц. Если бы служащие польского консульства в Париже навели о них справки, то они узнали бы, что, проработав у нас одну-две недели, девушки уволились, а где они теперь, мы не знаем.
Если мы принимали его предложение, он выплачивал нам пять тысяч франков, в общем-то, за здорово живёшь. Но я почему-то начал сомневаться. Жиро в конце концов уговорил меня, но я сказал Димитриосу, что даю своё согласие в первый и в последний раз.
Спустя месяц Димитриос опять посетил нас. Он расплатился и сказал, что у него есть ещё работа. Я, конечно, наотрез отказался, но Жиро закричал, что все обошлось, и глупо отказываться от денег. Конечно, эти пять тысяч были кстати — мы заплатили музыкантам.
Сейчас мне кажется, что он дал нам пять тысяч, чтобы, усыпив нашу бдительность, подкупить нас. Это был, кстати, его самый любимый способ. Димитриос действовал всегда одинаково — он просто совал деньги. Конечно, самую минимальную сумму. Он правильно считал, что людская жадность сильнее здравого смысла.