Маска красной смерти
Шрифт:
— Послушай, — говорит он. — Каждая секунда моего дня заполнена тем, что я должен сделать. Каждая секунда. Не я принимал наркотики прошлой ночью, и не я упал в обморок за занавеской из золотой парчи, и у меня нет друзей, которые оставили бы меня самого в клубе. Правильно?
— Я могла умереть.
— И чем это отличается от остальных ночей?
Это несправедливо, потому что я почти никогда не хожу в клуб чаще двух раз в неделю.
Дети вновь показываются в двери.
— Давайте немного позавтракаем, — говорит он к их радости, хотя
— Уилл, — я нерешительно пробую его имя на вкус.
— Не рассказывай про свою жизнь, не перед Элизой. Она не знает других женщин, кроме нашей пожилой соседки, так что она непременно будет тобой очарована.
Он имеет в виду меня в клубе. Он не знает ничего другого. Но, возможно, это и есть все, что есть.
Парень проводит меня на кухню. Оба окна закрыты множеством одеял, которые, кажется, прибиты гвоздями, чтобы не допустить их открытия. По-прежнему проникает свет, создавая иллюзию приглушенного витража. Комната мягкая и, как ни странно, приятная. На столе шесть яблок. Уилл разворачивает полбуханки хлеба и начинает резать его большим ножом. Дети вытаскивают единственный стул и взбираются на него.
— Садись к нам, — говорит Элис. Я осторожно сажусь на пустой стул.
— Меня зовут Аравия, — говорю ей. Может быть, он на самом деле не знает, как меня зовут и кто я.
Уилл улыбается.
— Ты заботишься о них?
— Да. Наша мама умерла три года назад. — Он берет одно из яблок и кладет его перед Генри.
— Уилл, это вся еда, которая у нас есть до завтра? — глаза Элизы слишком большие для ее лица.
Я пытаюсь подсчитать, сколько еды для каждого из них, сколько кусочков. Он поджаривает хлеб на какой-то горелке.
— Воздух безопасен? — я кладу руку на свою маску. Это кажется странным — быть единственным человеком в комнате, у которого закрыто лицо.
— Нет, — говорит Уилл. — Не снимай маску. Я не хочу спасать тебя от нефильтрованного воздуха.
Я смотрю на детей, их голые лица. Воздух в нижнем городе, говорят, заполнен болезнью.
Уилл разбивает яйцо в маленькую сковороду и держит ее над горелкой.
— Итак, ты живешь здесь и растишь двух детей?
— Да.
— Это нелегко?
Он смеется.
— Да, это так.
— Как это произошло?
— Просто. Моя семья пережила чуму, поэтому казалось, что все в порядке. Я околачивался по району, когда все только началось. Я очнулся, лишь, когда подошел к девушкам с необычного цвета волосами, которые шли в клуб, одетые в черные корсеты. К девушкам, которые уставились в свои бокалы пустыми взглядами, оплакивая тот мир, который они потеряли.
— Это своего рода поэтично, — говорю я.
— Это было безрассудно,— он улыбается. — Но я получил работу, начал копить деньги. Потом умер мой отец, и заболела мама. Я платил за квартиру, искал деньги на лекарства и еду. Позже привлек внимание
Он владеет практически всем.
Уилл отбрасывает волосы с лица.
— Иногда у нас было достаточно на еду. Иногда нет. Я, казалось, хорошо устроился, работая в Клубе Разврата. Соседка присматривает за детьми ночью, пока я на работе. Она много не берет, оставляя их спать в своей запасной кровати. Я должен быть дома до восхода солнца, потому что она работает кухаркой в какой-то богатой семье.
Какой-то богатой семье. Как моя. Насколько я знаю, его соседка могла бы быть нашей кухаркой.
— Я привык расставаться с ними, когда мне было пятнадцать или шестнадцать, потому что не смог придумать, что еще можно сделать. Но сейчас я более осторожен.
Оставляя детей в опасности. Если власти находят одиноких детей, они приказывают забрать такого ребенка, и он или она уже никогда не возвращаются.
Уилл протягивает мне ломтик поджаренного хлеба. Я не хочу, есть их еду, у них ее так мало, но не принять кажется невежливым. Так что я передвигаю свою маску в сторону, как мы обычно делаем, когда находимся в месте, где могут быть возбудители инфекции, и откусываю свой хлеб.
Генри ласково держит миниатюрную игрушку из латуни.
— Это игрушечная паровая карета? — спрашиваю я.
— Да. У меня есть также дирижабль, — с гордостью говорит он.
— Мой друг талантливо делает для него игрушки, — говорит Уилл.
— Можешь запустить, она и в правду работает!
Какими бы очаровательными они не были, своими ищущими взглядами и быстрыми движениями дети заставляют меня нервничать.
— Они ходят в школу?
Уилл ставит тарелку с несколькими яйцами передо мной.
— Я надеюсь, что пойдут в следующем году.
Мы едим не спеша. Я делю свой хлеб на три куска и отдаю большую часть детям. Яйца заставляют меня почувствовать себя намного лучше, более живой. Солнце украдкой пробирается вокруг покровов на окне, и Уилл выглядит полностью истощенным. Я хочу потрогать его растрепанные волосы, отодвинуть их от лица. Он видит, что я разглядываю его, и улыбается полуулыбкой. Я почти ожидаю от него неподходящую ласку, подобно тому, как парень делает это в клубе.
— Аравия твоя девушка? — неожиданно спрашивает Элис.
Уилл с трудом глотает, после чего говорит:
— Нет. — Так быстро, что это чувствуется, как пощечина.
Когда малыши не смотрят, он приподнимает одну бровь. Уилл знает, что обидел меня. В этот момент он парень из района Разврата, а не этот неожиданный домашний человек.
Пока он описывает девушек, которые ему нравились, мне кажется, что парень держит передо мной зеркало. Но я не догадываюсь, нравится ли ему также... тот тип девушек, к которым, как он думает, принадлежу я. Он сказал, что очень глупо, когда кто-то считает, что наше детство ушло в небытие. Его губы изгибаются снова, и я понимаю, что Уилла забавляет тема нашего разговора.