Маска майя
Шрифт:
Но тут человек упал. Его правая нога лишилась опоры, а с ней и все тело. Взоры почти всех зрителей в этот момент обратились на верхушку пирамиды, и воцарилась тишина. И из-за этой тишины звук, который затем последовал, оказался очень отчетливым: удары плоти о камень раздавались с одинаковыми интервалами, рождая мрачное и зловещее эхо.
Ни единого крика не вырвалось из толпы, хотя никто не сомневался в том, что жрец погиб: его голова свисала под невероятным углом. Никто также не сдвинулся с места, словно какая-то магия превратила людей в статуи.
— Стража, уберите труп, —
Но волшебство праздника уже развеялось.
Балам возвращался со своим учителем в город Караколь. Смеркалось, и вместе с ними многие другие горожане также направились в свои дома. Вторая половина дня была отмечена смертью жреца бога Тлалока, и на просторной прогалине, окружавшей пирамиду, говорили лишь об этом. Как только закончились религиозные обряды, послышалась музыка, были организованы игры и всем присутствовавшим стали раздавать взбитый шоколад и кукурузные пирожки с мясом. Однако то, что должно было стать безудержным весельем, скорее походило на благопристойное общественное собрание.
Официальная версия гласила: произошел всего лишь несчастный случай из-за оплошности человека, в результате лишившегося жизни. Но та поспешность, с которой убрали тело, подсказала людям: жрец хотел принести человеческую жертву богам, и, хотя все сложилось не так, как он хотел, можно было сказать, что он достиг своей цели.
— Это был суровый человек, — услышали Балам и Чальмек разговоры зрителей, группами собравшихся на поляне, — и он всегда утверждал, что боги должны получать то, что они испокон веков требовали. — Одобрительные отклики некоторых говорили о том, что это мнение не казалось им чуждым.
— Я знаю, что он много и горячо спорил с нашим верховным жрецом. — Это была еще одна фраза, которую услышали юноши. Но сказавший это замолчал, увидев, что они приближаются.
Нашлись и такие, кто считал, что Тлалок принял человеческую жертву, поскольку он позволил жрецу умереть. Но большинство сошлось на том, что жрец оскорбил богов и за это они его наказали.
Балам обсудил все услышанное с Белым Нетопырем, пока они шли по тропинке, ведущей в город. Шаман внимал ему молча и отвечал редко; черты его лица не могли скрыть овладевшую им озабоченность.
— Как бы ни сложилось, все будет плохо, — пробормотал он в конце. — Если урожай окажется обильным, найдется кто-нибудь, кто скажет, что Тлалок удовлетворен пролитой кровью, а если у нас будет мало дождей, это объявят подтверждением того, что бог требует человеческих жизней. — Он посмотрел на Балама с серьезным выражением лица. — И в любом случае будут говорить о Тлалоке, о его культе, и его жрецы не упустят этой возможности. Королевы Нефритовые Глаза уже нет среди нас, и мало кто помнит о ней. — Эту последнюю фразу он сказал очень тихо, почти про себя.
— Ты тоже мог погибнуть. — Балам предпочел сменить тему. — Если бы этому мальчику не удалось удержаться наверху, он бы потянул за собой и тебя.
Белый Нетопырь лишь пожал плечами. При неярком свете, который в этот вечерний час только и мог проникнуть в сельву, его лицо казалось до боли
— Боги даровали мне долгую жизнь, и, когда они решат, что я не должен больше жить, я умру. Хотя не думаю, что этот момент уже наступил.
Сказав это, шаман остановился и сделал шаг в сторону от тропы, выйдя из шеренги тех, кто шагал в город. Его рука, державшая молодого майя за запястье, потянула его так, что тот оказался стоящим лицом к жрецу.
— Не думай, что я придаю себе какое-то особое значение и думаю, что боги как-то выделяют меня. Просто…
Белый Нетопырь замолчал, нахмурив брови. Балам его хорошо знал и теперь понимал, что мудрец подыскивает точные слова, прежде чем продолжить.
— …предсказание еще не сбылось, и если оно истинно, часть его касается меня. И не только меня… — Он нашел взглядом своего ученика. — Тебя тоже, Балам Кимиль.
Замешательство на лице юноши было настолько явным, что халач виникне смог сдержать улыбки, хотя она была усталой, едва заметной. Его руки сделали широкий круг и потом соединились у лба, как будто он просил прощения.
— Я понимаю твое потрясение, сын мой, и… прости меня. Я должен был с тобой поговорить раньше, возможно, той самой ночью, когда мы путешествовали вместе по сельве не в своих телах. Но… ты так молод…
Балам с любовью посмотрел на своего учителя и, несмотря на то что на его языке вертелись тысячи вопросов, продолжал молчать. Он чувствовал: стоит ему открыть рот и Белый Нетопырь поведает ему все.
— Да, Балам, есть много вещей, которые тебе следует знать. Но сейчас еще не время… и не место. После ужина приходи ко мне, поговорим.
9
Район Петена, Гватемала, 2001 год
Сельва была такой, какой она ее представляла, и Николь едва могла сдерживать переполнявшие ее чувства. Сам факт, что она все-таки здесь оказалась, непосредственный контакт с буйной природой во время отдыха после изнурительного дня, созерцание того, как небо окрашивается ночной тьмой, — все это казалось ей чем-то невероятно прекрасным, и поэтому она старалась навсегда запечатлеть в памяти каждое свое ощущение. Было, однако, нечто, чего она не ожидала, и теперь испытывала потрясение. Но вскоре Николь поняла, что именно это дарило жизнь несравненному окружающему миру.
То были звуки сельвы, голос, которым зеленый тысячелетний океан говорил со всеми, кто окунался в него. Каждый раз, когда Николь спрашивала себя, как выглядит сельва, она представляла ее молчаливой, в зловещей и всепоглощающей тишине… Но сейчас, глядя на закат, она понимала, что ошибалась. Сельва никогда не замолкала, разговаривая множеством уст одновременно. Некоторые отголоски девушка еще не могла различать, однако она была уверена, что они имели свое значение для каждого, кто был частью леса. Иногда чей-то вопль раздавался вблизи, заставляя вздрагивать всем телом, иногда то был далекий звук, заглушённый стволами деревьев, или пронзительный крик какой-нибудь птицы, на который отвечал низкий голос плотоядного хищника. И всему этому вторила несмолкаемая болтовня обезьян.