Маска Владигора
Шрифт:
— А, так ты от Грунлафа! Одному не удалось улестить меня браком с Кудруной, так другой явился? Передай же Грунлафу, что никогда…
Владигор не успел договорить. Рыжебородый вцепился в его руку, и не успел князь отдернуть ее, как она была осыпана поцелуями.
— Нет, великолепный, нет, блистательный! — скороговоркой заговорил бореец. — Не Грунлаф, а сама Кудруна, более не имея сил сдерживать чувства свои и уже готовая пронзить себе прелестную грудь кинжалом, послала меня тайно, велев передать, что если Владигор вторично откажет ей в союзе брачном, то лишь могила сможет прекратить ее страдания, ставшие нестерпимыми. Ах, как мучается девушка, князь! Целыми днями сидит она у окошка и смотрит на дорогу, что ведет к Синегорью, ожидая, не покажется ли всадник, дорогой ее сердцу? То целыми днями плачет Кудруна, нет, рыдает, то вдруг начнет, словно безумная, кататься по полу, приговаривая: «Ах, Владигор, Владигор! Зачем ты разбил мое сердце? Сколько прекрасных князей сватались за меня, но всех я прогнала ради тебя одного!» Поверь, Владигор, нет в Поднебесном мире человека более несчастного, чем Кудруна!
Сильное смущение охватило сердце Владигора, доброе от природы: «Неужели я явился причиной несчастья девушки? Я, преисполненный любви к людям, не желающий никому зла?» Бореец, как видно, уловил настроение князя и, живописуя мучения Кудруны, все с большим жаром рассказывал о ней, а когда увидел, что Владигор даже рукой провел по вспотевшему лбу, даже, отвернувшись, согнал с глаз невольно навернувшиеся слезы, то, придав своему голосу особое, таинственное звучание, добавил:
— Нет, не одни слова печали и горячего призыва к любви привез я в Ладор, князь Синегорья, не одни!
И, приподняв полу мантии, в которую был закутан от плеч до щиколоток, бореец снял с пояса кожаный мешок. Видя, что князь внимательно следит за его движениями, уже неторопливо развязал ремешок, что стягивал верх мешка, и вытащил из него плоский деревянный ящичек. Щелкнула пружинка замка, и вот уже была откинута крышка… Но перед тем как показать Владигору содержимое ящичка, рыжебородый торжественно сказал:
— Благородный князь! Разве могут слова о любви Кудруны тронуть твое сердце?! Нет, вряд ли. Вот поэтому прелестная княжна велела показать тебе, желанному, изображение лица своего, исполненное красками на деревянной доске. Лицезрей его, но знай, что в жизни Кудруна еще краше.
И Крас, ибо рыжебородым борейцем был не кто иной, как колдун, придерживая портрет за края, чтобы не закрывать изображение, показал его Владигору.
Владигор взглянул на портрет — и вздрогнул. Никогда прежде не видел он изображений людей, сделанных разноцветными красками, да еще так искусно. Разум ему подсказывал, что перед ним всего лишь деревянная доска, покрытая красками, но чувства отказывались принимать доводы рассудка. «Нет, — говорил он себе, — это живая и очень красивая девушка! И несомненно, что в жизни она точно такая же, какая явилась нам нарисованной на доске».
Владигор был ошеломлен. Да, если Кудруна и впрямь была такой, как изобразил ее неизвестный мастер, то краше женщины, чем она, князь в жизни не встречал. Душа молодого мужчины, неотрывно глядевшего на портрет, была притянута к образу никогда не виданной им девушки, и чары, подобные невидимым нитям, уже стали опутывать сознание Владигора. На миг ему почудилось, что без Кудруны он больше жить не сможет…
Но вдруг Владигор увидел, как глаза девушки, глядевшие на него прежде добро и открыто, прищурились, выражая сладострастие, и на губах, чуть обнаживших мелкие зубы, заиграла плотская страсть. Но и этого мало — нежная, как у младенца, кожа вдруг покрылась рябью, и из пор выступили капли крови. Вначале чуть заметные, они становились все крупнее и вот уже не могли удерживаться на поверхности доски и побежали вниз, оставляя багровые дорожки.
— Что это?!! — в ужасе прошептал Владигор, до того неожиданным было превращение красавицы в отвратительное существо. — Откуда эта кровь?!
Он даже провел рукой по поверхности доски, взглянул на ладонь — и точно: кровь, человеческая кровь, которую Владигору приходилось видеть на своих руках десятки раз, а не краска обагряла его ладонь.
— Кровь!! — вскричал он и отбросил от себя портрет.
Крас, изображая на лице сильный испуг, бросился к портрету, поднял его, сам провел по лицу Кудруны рукой, вернулся к Владигору.
— Какая кровь, князь? Где она? — вопрошал колдун, показывая Владигору картину. — Тебе показалось!
Князь взглянул на Кудруну снова — все то же прекрасное лицо, открытое и ясное, в котором светилось отражение мудрости и любви к людям, взирало на него.
«Да что же это я? — с досадой подумал Владигор, проведя рукой по лбу. — Не отнял ли Сварог у меня разум? Неужели брежу я, принимая красавицу за блудницу, нечестивую и грязную?» Но, опустив взгляд и нечаянно взглянув на свои пальцы, он увидел, что они запачканы кровью, уже начавшей подсыхать. «Неужели кто-то советует мне остерегаться этого рыжебородого посланника Кудруны?» — пронеслось в уме Владигора. Резко отвернувшись от Краса, Владигор сказал:
— Бореец, удались! Немедленно удались! Мне не нужна Кудруна!
Он не видел, как исказились черты лица колдуна. Злоба, уже не прикрытая желанием льстить, выразилась в том, что кожа Краса из коричневатой превратилась в зеленую, глаза вылезли из орбит и заняли пол-лица, зубы удлинились и вылезли изо рта, истекающего слюной. Если бы Владигор внезапно обернулся, то непременно возникло бы у него желание пронзить мечом это безобразное, гадкое существо. Впрочем, колдун быстро овладел собой, глаза и зубы его приняли прежние размеры, и лишь угодливость да еще печаль по поводу судьбы Кудруны изображались теперь на горбоносом лице рыжебородого.
— Ты все еще здесь? — через плечо спросил у него Владигор.
Колдун заскрежетал зубами, что было принято князем за скрип половиц.
— Я удаляюсь, всемилостивейший князь, — проблеял Крас, — но если ты надумаешь ответить на призыв Кудруны, то ищи меня в квартале, где живут иноземные купцы.
И, пятясь, колдун дошел до двери и скрылся за ней. Владигор остался наедине со своими думами. Он воскрешал в памяти образ Кудруны, столь поразивший его вначале, и это было приятно, но сразу же вспоминалось и существо с гадким лицом блудницы, испещренным оспой. «Как могло случиться это превращение и откуда взялась кровь? Выходит, изображение делалось не без помощи злого колдовства! Но какая же на самом деле эта Кудруна, и любит ли она меня так страстно, как об этом говорил посланник? Ах, если бы неподалеку был Белун! Он бы научил меня, как быть и что делать! Теперь же я в полном замешательстве и не способен своими силами выбраться из плена, в который заманило меня это дивное, божественное лицо! А может быть, мне просто показалось, и не менялось выражение лица Кудруны, и не выступала кровь? Ведь не увидел же я ничего такого, когда рыжебородый вторично подал мне доску».
Так рассуждал Владигор, и больше не думалось ему сегодня ни об устройстве Синегорья, ни о перестройке крепостных стен, ни о стрельбе из самострела. Размышления о Кудруне изгнали из его сознания все, что не было связано с ней.
Крас, покинув горницу, где принимал его Владигор, прошел мимо отрока-вестника и так глянул на него, что юноша часто-часто заморгал и не двинулся с места, хотя ему следовало проводить гостя до самого выхода из дворца. Уверенно, будто он был хозяином дворца или по крайней мере служителем князя, Крас пошел по сложным переходам жилища Владигора. Ему навстречу попадались челядники, стражники, другие слуги, но колдун не обращал на них внимания. К его поясу, как раньше, был привязан мешок с портретом Кудруны. Мысли колдуна полнились злобой. Никогда за многие тысячелетия своей жизни колдун не испытывал такой обиды. «Как могло случиться, — думал он, — что мое искусство не сработало в полной мере, так, как мне хотелось? Владигор выгнал меня, отказался от предложения Кудруны! Неужели кто-то помог ему? Но кто? Похоже, тот, кто сильнее или, во всяком случае, не слабее меня. А что, если Владигор такой же сильный, как я? Да нет, быть того не может — это букашка, жучок, хоть и красивый и зубастый, но все-таки жучок. Ну что же, берегись, Владигор! Прежде я хотел лишь посрамить тебя и Белуна, твоего наставника, теперь же… Нет, убивать я тебя не стану. В жизни я так много убивал, что мне наскучило это занятие. Я придумаю что-нибудь позабавнее. Ты будешь жить, но существование твое станет мукой для тебя и твоих родных. Все будут желать твоей смерти, но я не подарю тебе скоро это избавление от страданий! Впрочем, вот я уже и пришел…»