Маска Владигора
Шрифт:
Владигор встал на колени перед телом одного из убитых стражников, на груди которого был железный панцирь, начищенный до зеркального блеска. Приблизил к поверхности панциря лицо, взглянул на отражение и, невольно вскрикнув, отпрянул в испуге, — потом взглянул на отражение вновь и теперь уже не смог сдержать слез, покатившихся из его глаз.
Из зерцала на него смотрело совсем чужое лицо, и каким же уродливым было оно! Низкий, изборожденный глубокими морщинами лоб, надбровные дуги нависли над маленькими, как у свиньи, злыми глазками, широкий короткий нос расплюснут, перекошенный рот расползся
— Это не я, не я!! — закричал Владигор громко и протяжно, закрывая ладонями лицо. — Меня заколдовали! Бадяга, Бадяга, где ты?! — обратился вдруг Владигор к единственному человеку, который здесь, в стране чужих людей, мог бы помочь ему.
Бадяга неспешно вышел из толпы, сделал несколько шагов по направлению к человеку, столь похожему фигурой и одеждой на его князя. Остановился.
— Бадяга, Бадяга! — бросился Владигор к дружиннику, стал трясти его за плечи: — Бадяга, ну скажи ты Грунлафу, что я и есть Владигор, что меня просто околдовали! Неужели и ты мне не веришь?!
Дружинник с трудом пересиливал желание оттолкнуть урода.
— Нет, ты — не Владигор! — наконец сказал Бадяга и, вырвав из рук Владигора удерживаемую тем руку, зашагал прочь.
Грунлаф же, внимательно следивший за этой сценой, грозно сказал, обращаясь к Владигору:
— Ты, называющий себя Владигором, совсем не похож на него! Подчинись сейчас же моей воле! Я — князь игов, на земле которого ты находишься, властелин и главный судья! Я обвиняю тебя в убийстве князя Владигора! Брось меч и предоставь мне вершить справедливый суд, если не хочешь умереть как собака!
Князь Синегорья, опустив на грудь голову, некоторое время размышлял, потом осторожно положил меч в двух шагах от себя и сказал:
— Я готов отдаться тебе, Грунлаф. Будь же честен в своем суде и помни о гневе Перуна!
— Я всегда о нем помню! — кивнул Грунлаф и, повернувшись к стражникам, сказал: — Возьмите меч и самострел Владигора, его коня отведите в мою конюшню. Человека, называющего себя Владигором, отведите в темницу. В самом скором времени я решу, что с ним делать.
Владигор не сопротивлялся, когда воины Грунлафа связывали ему за спиной руки. Он понимал, что Грунлаф имеет основания обвинять его в убийстве князя Синегорья. Но как доказать, что он на самом деле является Владигором, повелитель синегорцев пока не знал. Впрочем, сейчас ему было все равно: Кудруна, ради которой он приехал сюда и которую все еще безумно любил, Кудруна, его супруга, теперь не могла принадлежать ему!
Когда все разошлись с ристалища, один из витязей поднял с земли черную кожаную маску, что валялась в пыли, долго вертел в руках, приглядываясь к непонятным знакам, которыми была испещрена внутренняя ее сторона. Недоуменно покачав головой, он вздохнул, сунул личину за пазуху и пошел к своему коню.
Часть вторая
ПУТЬ УРОДА
1. Допрос
Бадяга затягивал подпругу долго и сосредоточенно, и вовсе не потому, что это дело было для него непривычным. Просто в Пустене больше нечего было делать, но уезжать в Ладор без Владигора Бадяга не мог, он считал, что поступить так — означало бы проявить малодушие. Три дня он пытался разыскать следы своего господина, которого считал или убитым, или похищенным, его допрашивали у Грунлафа по поводу исчезновения князя, но что он мог сказать тем, кто расследовал обстоятельства внезапного появления перед Грунлафом страшного урода? Только то, что еще утром, в последний день состязаний, видел его в прежнем обличье. Рассказал он еще о том, что витязь с кукушкой на спине обменялся с Владигором личинами у ворот Пустеня, но во время обмена Бадяга лица князя Синегорья не видел, а поэтому не мог сказать, выехал ли с дворцового подворья настоящий Владигор или же на коне уже сидел урод.
«Эх, говорил же я ему, — с досадой думал Бадяга, возясь с подпругой, — не езди в Борею! Борейцы — самый плутовской народ во всем Поднебесном мире, и Грунлаф все эти состязания затеял, чтобы заманить тебя к себе, да еще с твоим самострелом. Нет, не послушал меня, вот и получил свое».
В глубине души Бадяга подозревал, что причиной исчезновения Владигора является сам Грунлаф, позволивший князю сначала победить, а после подменивший его на урода, чтобы всем показать свою непричастность к делу исчезновения повелителя враждебной Борее страны. К тому же Грунлаф сумел завладеть самострелом, и теперь, вооружив каждого своего воина новым видом оружия, наверняка пойдет на Синегорье войной.
О многом успел передумать Бадяга за эти три дня, но своих подозрений никому не высказал, спеша уехать из Пустеня побыстрее, — нужно было спешить в Ладор, чтобы предупредить Любаву о грозящей Синегорью опасности. И как же тяжело было на сердце у Бадяги! Он представлял себе убитую горем княжну, и как разгневается она на него, оказавшегося неспособным сохранить для Синегорья любимого всеми князя. Стыд мучил Бадягу, но вместе со стыдом в сердце жило и другое чувство, а именно страх, страх за себя, за свою голову. Вот поэтому-то и был задумчив и нерешителен Бадяга, затягивая подпругу на животе своего каурого жеребца.
В полном воинском облачении, со щитами за спиной выехали дружинники Владигора из ворот Пустеня, долго ехали молча, и никто из них ни разу не оглянулся, чтобы бросить прощальный взгляд на башни города, в котором потеряли они своего князя. Каждый чувствовал себя виноватым, у каждого на душе лежал камень, поэтому дружинники понуро клонили головы и не горели боевым задором их глаза.
Оброн, второй после Бадяги по силе и по своему значению в отряде, после долгого молчания сказал, поигрывая концом поводьев:
— Слышь, Бадяга, а ведь не сносить нам голов в Ладоре, всех казнят…
— Думаешь, не простит Любава? — мрачно спросил Бадяга.
— И-и, простит?! Князя не уберегли, хоть и были к нему как раз для того и приставлены. Если и не посрубают всем нам головы, так сгноят в застенке, в подвалах дворцовых. А разве виноваты мы? Супротив колдовства с мечом да луком не попрешь!
Бадяга и сам подозревал, что без колдовства в случае с Владигором не обошлось, и ответ держать перед Любавой за чьи-то козни ему не хотелось — как тут оправдаться?