Маска Владигора
Шрифт:
Любава тяжело вздохнула и сказала, уже понимая, куда бореец клонит:
— Да, говорила я такое, признаю…
— А раз признала ты в отъехавшем или только собирающемся отъехать из Ладора Владигоре брата родного, значит, согласишься и с тем, что княгиня Кудруна, дочь Грунлафа, за мужа будет властвовать, повелевать всем Синегорьем, ибо первенство супруги перед сестрой князя в вопросе этом на старинных законах зиждется и могла бы ты, сестра, владычествовать, если б у князя не было супруги. Или не так я говорю?
Любава понимала, что советник Грунлафа говорит истинную правду, но вдруг вспомнила, что вчера вечером, когда бродила она по переходам и коридорам княжеского дворца, он-то и намекнул ей, что на лицо Владигора можно ночью посмотреть. И значит, не случайно был послан с братом из Пустеня этот сладкоголосый человек, не случайно и Кудруну отправили с уродом Владигором, хоть и знали наверняка, что потерял уж он былую красоту свою.
«Да, говорила я Владигору: не езди в Пустень, — нет, не послушал он меня, вот и получили мы все подарок…» — глотая слезы, подумала Любава и, не отвечая Красу, во дворец пошла.
Граждане Ладора, никак не ожидая такого поворота дела, потоптались еще немного, поугрюмились, но, не решаясь покамест вынести ясный приговор всему случившемуся, когда и сама княжна Любава уклонилась от спора с чужестранцем, стали расходиться.
Дома они, сидя за полбой с вареной курятиной, за деревянной кружкой браги, вспоминали происшедшее возле княжеского крыльца, и далеко не всем казалось, что с уродом намеревались они поступить правильно, предлагая его прогнать, убить, вогнав в грудь ему кол осиновый.
— Худое дело сотворили сегодня, — признавались они женам своим. — Князя Владигора изобидели.
Жены хотели слышать в подробностях, что случилось, а потом укоризненно качали головами:
— Вот бы вас самих, козлов в портах, взять бы да и проткнуть колами, чтоб языки ваши поганые из пасти повылазили! Эк чего надумали, князя вурдалаком ругать! Князь на то и князь, чтобы ему харю иметь какую захочет. У вас-то, леших, рожи благолепны, что ли? Лесовики вы немытые, мохнорылые!
В тот же день, не успело еще солнце зайти за лес, раскрылись ворота княжеского дворца и на улицу выехал всадник. В кожаном чехле, справа от седла, приторочено что-то было похожее на птицу. Со стороны другой — сума с провизией, легкий шатер из плотного холста, скатанный в тугую трубку. Меч драгоценный в ножнах сафьяновых стучал при конском шаге о правое бедро наездника. Шлем блестящий, с бармицей, плескавшей по плечам витязя, надежно закрывал чело, а панцирь чешуйчатый — грудь и спину.
Те из ладорцев, которых дорогой до городских ворог встречал наездник, пристально глядели на него, но все по-разному провожали. Иные смеялись даже, показывали пальцем, кричали ему вослед, что-де не борейскому уроду править Синегорьем. Другие, в безмолвии провожая фигуру всадника, с сочувствием качали головами, а третьи кланялись ему учтиво, утирали слезы, но ни на кого не обращал внимания витязь, маской лицо закрывший. К запертым воротам подъехал. Стражник строго у него спросил:
— Кто таков? Куда путь держишь?
Глухо ответил всадник:
— Князь ваш, Владигор, уезжает из Ладора, навсегда уезжает…
Стража не посмела и слова поперек молвить — столько скорби было в хриплом голосе князя. В поле за ворота выехал, и долго еще смотрели воины, как ехал он не спеша куда-то в сторону заката, покуда совсем не скрылся в темноте. После ворота заперли надежно, в мыслях к Стрибогу, к Перуну обратились, чтобы даровали боги отчие удачу изгнанному князю, обиженному своим народом. Потом в избушке, что служила для них ночлегом близ городских ворот, за бадейкой с пивом, потолковали тихо о том о сем да и прикорнули, не разоблачаясь, на копья опираясь, на лавках, прислонивши покрытые железом головы свои к бревнам стен.
А в это время в княжеском дворце плакали навзрыд две женщины. Одна, которой уже лет сорок было, в горнице своей богатой слез не могла унять, жалуясь на судьбу, отнявшую у нее и у Синегорья брата, князя Владигора. Несчастней последней нищенки она себе казалась.
Но не ведала Любава, что двадцатилетняя Кудруна, волею сил темных превращенная в правительницу славного Синегорья, тоже не спала и ее обшитая мягким куньим мехом подушка тоже не просыхала.
«Зачем не приласкала я его ни разу? — корила себя Кудруна. — Почему не удержала, когда сказал он мне, что уезжает и никогда уж боле не увидит меня? Неужто я не понимала, что он и есть настоящий Владигор? Не все ли равно, какое у тебя лицо, когда ты в каждом жесте, слове, движении, поступке — витязь, князь?! Ах, Владигор, я тебя бы и уродом полюбила, только бы вернулся ты ко мне! Вот сразу и я осиротела, и вся страна моя!»
Но не все в княжеском дворце в тот вечер и в ту ночь были охвачены отчаянием. В одном из пиршественных покоев веселились борейцы. Все две с половиной сотни воинов посадил за длинные столы победитель Крас. С ним же рядом и довольный Хормут восседал. Напившись хмельного меду, он пересказывал кудеснику то, как безуспешно пытался уговорить Владигора пойти на союз с Грунлафом.
— Я предлагаю Владигору брак с Кудруной — он ни в какую! Союз с Грунлафом — не соглашается! Что делать? Если бы не ты, мудрейший Крас, не знаю даже, как смог бы князь Грунлаф обуздать такого норовистого скакуна, как Владигор! А теперь, смотри, — князь изгнан, Любава — не у дел, и княжна Кудруна — я по-прежнему ее считаю только княжной — распоряжается всем Синегорьем! Ах, как здорово ты все придумал, умнейший Крас!
Чародей, ничего не пивший, лишь усмехался, слушая льстивые речи Хормута, и с презрением глядел, как хмелеют воины-борейцы, ненасытно вливающие в свои глотки крепкий мед и пиво.
— Хормут, я слышал, что ты мастер махать в бою мечом, но в государственные дела тебе лучше не соваться, — наконец сказал он снисходительно. — Подожди немного, может быть, придется и тебе постоять за честь Бореи с оружием в руках — тогда-то ты и покажешь свою прыть. Сейчас же — мой час настал. Не думаю, однако, что с двумя с половиной сотнями воинов ты сумеешь противостоять ладорцам, если им придет в голову посадить на синегорском престоле Любаву. Не видел разве, как горели их глаза, когда я объявил, что Ладором и всем княжеством станет править супруга Владигора?
Хормут, осоловело глядя на колдуна, сказал:
— Хочешь, я завтра же поеду в Пустень, чтобы привести оттуда тысячу, а то и две дружинников? К тому же и Грунлаф ждет, когда мы сообщим ему, как был занят главный город Владигора.
— Нет, пока рано отправляться в Пустень, — возразил Крас. — И еще уверен я, что моих сил довольно, чтобы добыть дружинников для охраны нашего дворца и здесь, в Ладоре!
Хормут, утирая рукой залитые медом усы, громко рассмеялся:
— Что ж, станешь платить ладорцам?