Маска Владигора
Шрифт:
Так, бегая от самострела к самострелу, перегрызала кошка их тетивы. Чуть ли не до самого рассвета трудилась. Если первые две-три сотни одолела она без всякого труда, то потом стала уставать, зубы на пятой сотне уже притупились, на седьмой едва ли не под корень источились, но кошка все грызла и грызла тетивы, а уж потом и когти ее острые в ход пошли.
Не считала она, сколько перегрызла тетив. Знала только, где можно еще найти самострелы. Проскользнула во дворец, когда с теми, что на стене стояли, покончила. В покоях, где борейцы спали, нашлась работа, а когда, измученная, с изломанными зубами и когтями, перегрызала очередную тетиву, ощутила вдруг, как все внутри у нее заклокотало, задвигалось. Кошачьи лапы и туловище увеличиваться стали. Шерсть черная отпадала клочьями, обнажая кожу гладкую, человеческую. Хвост уменьшался, потом и вовсе исчез, но менее зоркими делались ее глаза — способность видеть в темноте постепенно пропадала. Человеческими делались глаза.
Карима с четверенек поднялась. Руками провела по телу — голая она совсем. Рядом храпели спящие борейцы. На цыпочках ступая, одежду мужскую, лежавшую на лавке, взяла в охапку и вышла с нею в сени, где оделась быстро. Выйдя на подворье, нашла быстро конюшню, — темнота не была ей помехой, оставались в ней прежние чутье и зрение кошачьи. Помнила Карима, где то стойло, в котором Бадяга крышку открывал. Ощупью нашла его, загородку отворила — конь услышал, захрапел, заржал тихонько, а уж Карима, встав на корточки, ощупывала пол.
Вот нашла четырехугольник крышки. С трудом сдвинула ее, а там уж ноги сами побежали вниз по ступенькам, а дальше — вперед по коридору, где ни зги не видно было. Шла Карима долго, то и дело холодных стен рукой касаясь, но наконец споткнулась о ступеньки, наверх ведущие. Головой ударилась о камень. Дальше не подняться. Догадалась, что чем-то сверху закрыли лаз. Плечами, спиной уперлась она в преграду, надавила вверх что было сил — заскрипела, сдвинулась плита! Воздух морозный в подземелье ворвался через образовавшуюся щель. Теперь уже руками двигала плиту Карима, и вот выбралась она на волю.
Тут же чутьем своим изощренным уловила запах человеческого жилья. Пошла туда, где пахло лошадьми, очагами, едой. Увидела землянки. Вход в каждую завален лапами еловыми. Поняла: здесь и остановился Владигор, пославший Бадягу во дворец ладорский.
Не знала, в какой землянке князь ночует, поэтому сучья от входа самой крайней отвалила, храп услышала, громко позвала:
— Владигор, князь синегорский, здесь ли?
Поначалу никто не отвечал. Потом голос, хриплый спросонья, недовольный, из темноты послышался:
— Да кто там спать нам не дает? Какого лешего тут бродишь?
Карима еще настойчивей сказала:
— Поторопись, дружище, скажи, где Владигор! Медлить будем, не вернем себе Ладора! К нему ведите! Владигору и поведаю, кто я и какого дела ради по ночам его тревожу!
— В третьей от нас землянке он ночует! — слышался все тот же недовольный голос. — Ишь, приспичило! Бродют тут…
Карима бросилась туда, где горбился нужный ей сугроб — землянка Владигора. Смело сучья разбросала, крикнула в черное отверстие:
— Князь Владигор, вставай скорее! Случай представился тебе занять дворец! Не мешкай!
Чирканье кремня о кресало услышала Карима. Вскоре с лучиною горящею в руке появился перед нею высокий, широкоплечий витязь в чешуйчатом доспехе — так и спал в нем Владигор. Но не урода увидела Карима, ставшего таким по ее вине, когда, послушав Краса, подменила она личину. Свет лучины освещал его прекрасное, чистое лицо. С восхищением смотрела на Владигора Карима, на миг даже потеряв дар речи. Но, совладав с собою, заговорила:
— Что, Владигор, не узнаешь бабу, которая тебя с дружинниками оставить у себя в лесу хотела? После в Пустене с кукушкой на спине стреляла в цель, тебя желая победить. Ненавидела Кудруну, которую ты так любил. Крас-колдун личину приказал мне подменить твою. Помнишь, обменялись? Вот и стал ты уродом, колдовскую надев личину. Перед тобой винюсь я и исправить зло хочу. Иди в Ладор, прямо во дворец. О ходе подземном не проведали борейцы, спят они сейчас. Я все тетивы на самострелах… порвала, не будет тебе вреда от оружия твоего. — И, чуть помолчав, спросила глухо: — Кудруна-то с тобой?
— Умерла Кудруна, — тихо ответил Владигор. — Чтобы лицо мне возвратить, жизнь отдала.
Рядом неожиданно Путислава очутилась. Владигору протянула ту самую личину, что была на нем в последний день состязаний, молвила:
— Возьми. Учитель твой, Белун, ее рассматривал. Краса письмена узнал.
Владигор на личину с улыбкой посмотрел, в трубку свернув, сунул в кожаный мешочек, что на поясе висел. Велигору, вышедшему из землянки в полном боевом облачении и при оружии, сказал:
— Светает. Поднимай людей. Скажи: идем в Ладор, пусть снаряжаются; копья, топоры, мечи и луки — все сгодится. И пусть спокойны будут: о подземном ходе враги не знают, самострелов, к бою годных, нет у них. Нападем врасплох…
Велигор, уже собравшись исполнить приказание, повернулся к Владигору:
— Перуну бы перед боем жертву не худо принести. Такое дело!
— Сам знаю, что не плохо б, да время упустить боюсь. После на алатырь [19] тучного бычка положим. Ну, собирай дружинников!
19
Священный камень для жертвоприношений (прим. автора).
Точно медведи после зимней спячки, недоспавшие и злые, выходили воины из землянок. Еще вчера были они уверены, что Владигор откажется от безрассудного приступа твердыни ладорской, теперь же все было по-иному. Велигор, Бадяга, Прободей, узнав, что у выхода в конюшне их никто не стережет и что самострелы к бою непригодны, убеждали дружинников, что дело-де окончится удачей непременно. И мрачные, невыспавшиеся воины, облачаясь в доспехи, проверяя пальцами остроту клинков и копейных наконечников, пробуя, туго ли держатся на луках тетивы из бычачьих сухожилий, с каждым мгновением все сильней и сильней проникались верой в победу.