Мастер Альба
Шрифт:
Португалец сидел, словно маленький мужичок, готовящийся к нелёгкой работе. На коленях у него покоилась положенная поперёк толстая палка – недлинная, но тяжёлая. Палка была ровная, гладкая, старательно обработанная ножом. Сердце его билось спокойно, нечасто, – даже тогда, когда перемахнул вдруг через околичное прясло толстый мельников сын и детвора запищала тревожно, подгоняя помчавшуюся к лесу Абигаль.
Обидчик её никогда не гнался за ней, если видел, что подкрасться тишком не получилось: ножки Абигаль были непреодолимо быстры. Но сегодня она заметно хромала, и это делало охоту небезуспешной. Злой забавник не знал, что её медленный бег, и тот краешек леса, к которому она устремилась, – всё было продумано и оговорено. Так поступает птичка, уводя хищника от гнезда. Эта часть плана была ей ясна и понятна.
Девочка юркнула в лес и побежала по неприметной тропинке, приотставая, если слышала, что тяжёлый топот преследователя отдалился. Они пробежали достаточно далеко. Вывалившись сквозь кусты на поляну – собственный, укромный, ведомый уже много лет уголок, она прижалась к стволу могучего дерева и встретила раскрасневшегося толстяка прямым, не испуганным взглядом.
– Ты для чего не даёшь мне покоя? – спросила она тяжело дышащего сына всесильного мельника.
– Ты красивая, – сообщил тот, улыбаясь. – Красивых мучить приятно!
И добавил, видя, что жертва уже не ускользнёт:
– Сейчас я знаешь, что с тобой сделаю? Я сейчас страшно тебя искусаю…
Он не дошёл до неё пары шагов и непроизвольно оглянулся на шум за спиной. Первый удар палки лёг точно и гулко – сбоку колена, разом сбив возможность бегать или даже быстро ходить. Толстяк вскрикнул от боли, но в крике его была ещё ярость – он увидел, кто посмел ударить его: сводный брат Абигаль, чужестранец, ростом ниже его и весом уступающий вдвое. Эта ярость придала ему сил, и он, подставив под второй удар толстый бок, метнулся к маленькому наглецу. Они сцепились и пали на землю. Бесполезная теперь палка выпала из руки. Но драка почему-то пошла не так, как обычные его стычки с мальчишками. Маленький Португалец получил несколько сильных тычков в грудь и лицо, из губы и из носа потекла кровь, но в глазах его не было ни отчаяния, ни боли. Принимая удары, Португалец бил так же сам – старательно, точно, и не то что не плакал – а даже и не кривился! Откуда сыну мельника было знать, что этот мальчишка в короткой своей жизни уже испытал побои гораздо более страшные и видел схватки – всерьёз, где взрослые – насмерть, и кое-чему научился. А сын мельника – всего лишь домашний ребёнок, только хорошо откормленный, да немногим постарше…
Пришёл миг, когда толстяк стал задыхаться. Он был ещё полон сил, но ему необходима была передышка. И он оттолкнул напавшего на него, рассчитывая минутку отстояться напротив. Соперник-то хил, это чувствовалось, это было бесспорно. Сегодня наплачется не только Абигаль. Сегодня они наплачутся оба…
А соперник, даже не вытирая лица, гибко склонился, пошарил в листве – и палка гулко ударила в руку, торопливо вскинутую для защиты. Толстяк взвыл и согнулся – и удары посыпались на него, как на пыльный ковёр. Он попытался уползти, но проклятый чужеземец умело перекрывал путь к кустам и лупил так, что, казалось, вот-вот мясо слезет с костей. Здесь было уже не до детских обид. Здесь следовало спасаться. Об этом сказал сыну мельника неизведанный ранее холодок, – ощущение ужаса, взгляда невидимой бездны. Визжа, как закалываемая свинья, он вскочил с колен и помчался, случайно сбив с ног безжалостного противника. Но тот быстро поднялся и бросился следом, не прекращая взмахивать палкой. Дважды сын мельника останавливался и, обернувшись, пытался заговорить, упросить, – но маленький чужестранец только добавлял ему новых ссадин. Он бил молча, сосредоточенно, и эта его молчаливость ужасала недавнего господина до обморока. Один раз он, отчаявшись убежать и отчаявшись договориться, просто упал на землю и лежал неподвижно, надеясь, что это умилостивит маленького палача. Но тот зашёл со стороны – чтобы палка не цеплялась за низко свисающую ветку, – и продолжил работу. Уже не вопящий, а запустивший дыхание в хрип несчастный толстяк встал и, шатаясь, пошёл наугад, раздвигая кусты и вскидывая плечи при каждом ударе.
Спас его случайный овраг. Он свалился вниз, с достаточной высоты, и закатился в устилавшие дно колючие заросли.
Португалец за ним не полез.
Он вернулся к поляне и сказал затаившейся Абигаль:
– Иди и игр,ай. Обещ,аю – он тебя больше не тронет.
Абигаль, конечно же, всё рассказала друзьям и, когда из леса прибрёл стонущий, плачущий в голос сын мельника, его тут же встретили дождавшиеся-таки своего часа насмешки. Избитый толстяк, выкрикивая проклятия и угрозы, добрался до дома и, воя, ввалился к отцу. Но тот повёл себя достаточно странно. Он взял сына за шиворот, оттащил к бочке и окатил холодной водой.
– Тебя вздул сынок Ганса? Так что же? – спросил он, когда толстяк замолчал. – Он побил тебя один раз, а ведь ты много раз заставлял эту Абигаль плакать. Это все знают. Так чего же ты хочешь? Чтобы я заступился? И чтобы монахи, узнав, какой молодец этот Гансов сын, взяли бы его к себе в сторожа? Нет, сынок. Лучше я возьму его к себе сторожем, вот только пусть подрастёт. Э-эх, как славно отделал!
А вот ночью, кряхтя на постели, мельник сказал непроницаемой ночной темноте:
– Дурачок всем раззвонил, что его отколотил Португалец. Вот если б сказал, что это Абигаль, заманив его в лес, обернулась вдруг ведьмой – она завтра же пошла б на костёр к иезуитам.
И толстяк в деревню уже не ходил. Сидел целыми днями на мельнице, ел, спал, от скуки мучил котят. Иногда он, задумавшись, вздрагивал: припоминалось ему, как безжалостный враг на протяжении драки вёл себя необъяснимо и страшно: всё время молчал.
ЯБЛОКО С ЯРМАРКИ
Через год, по осенней поре Ганса снова отправили с рыбным обозом на ярмарку, и Португалец отправился с ним. Работник он был смышлёный, старательный. Очень хорош был помощник, даром что молод.
Довели обоз, разгрузили поклажу. Заняли место в торговых рядах. Монахи сноровисто взялись торговать (к делам денежным Ганса не допускали), и работникам только и оставалось, что подносить корзины, да под телегой валяться. Но только вот валяться Португалец не стал.
– Отпустите, отец, – сказал он на уже вполне правильном алеманском языке, – поискать какой-либо работы. Хочу Абигаль подарок привезти.
И был отпущен, конечно, и добрёл до фруктовых рядов. Подошли как раз яблочные обозы, и Португалец, высмотрев старшину, осведомился – не нужна ли им помощь – корзины подтаскивать. Старшина смерил его насмешливым взглядом и предложил на пробу отнести одну, от телеги к прилавку, выбрав нарочно из самых тяжёлых. Но насмешка в глазах его продержалась недолго. Правильно приняв груз на лопатки, Португалец почти бегом отнёс корзину, присел, опустил и так же спешно вернулся.
– Силён, – сказал с удивлением старшина. – Ладно, день поработай. Вот только о цене сговоримся. Ты сколько хочешь?
– Мне денег не надо, – заявил странный мальчишка. – А позвольте мне взять одно яблоко. Но только которое сам выберу.
Вновь в глазах старшины закачалась насмешка, и он, вскинув руку, торжественно – для всех напоказ – дал обещание. И только дряхлый старик, сидящий на одной из телег (по всему видно – главный садовник), покачал головой недоверчиво-восхищённо. Он, наверное, единственный знал, что за этой мальчишеской причудой стоит такое понимание жизни, которому научиться нельзя. С ним можно только родиться.