Мастер Баллантрэ

Стивенсон Роберт Льюис

— Милорд, как вы выражаетесь! — воскликнул я.

— Подумайте о том, что я сказал, и вы убедитесь, что я прав, — ответил милорд. — По моему мнению, непростительно с вашей стороны, что вы под каким-то выдуманным предлогом задались целью обмануть меня. Ну, признайтесь, если вы можете, что вы просили у меня денег, чтобы действовать противоположно тому, как я решил, и я готов просить у вас прощения за то, что я вас обидел. Если вы сделали ошибку, то вы должны иметь терпение выслушать, когда вас бранят и когда ваш поступок называют его настоящим именем.

— Но ведь я желал только спасти вас… — начал было я.

— О, мой дорогой, старый друг, — перебил он меня, — это я отлично понимаю. Вот, примите мою руку и вместе с ней мое сердце, но денег я не дам вам ни одного шиллинга.

Получив

отказ милорда, я отправился к себе в комнату, написал письмо и побежал с этим письмом в гавань, так как знал, что в этот день в Шотландию отправляется корабль, а затем оттуда поспешил к мастеру Баллантрэ.

Сумерки еще не настали, когда я, не постучавшись даже в дверь, вошел к нему в хижину. Он сидел со своим индейцем за столом и обедал. Обед его состоял из одного кушанья, и весьма простого: из похлебки, сваренной из маиса и молока. Хижина была внутри хотя и бедно, но чисто убрана. На висевшей на стене полке стояло несколько книг, а в углу стояла маленькая скамейка Секундры.

— Мистер Балли, — сказал я, входя в хижину, — у меня есть капитал в пятьсот фунтов, маленькое сбережение, которое я сделал в течение двадцати лет, деньги, которые я нажил тяжелым трудом. Капитал этот хранится в Шотландии. Я написал письмо, чтобы мне выслали его оттуда, и корабль, с которым я отправил письмо, уже вышел из гавани. Имейте терпение подождать, пока мне вышлют деньги, и как только я их получу, я одолжу их вам для того, чтобы вы могли исполнить намерение, о котором вы говорили сегодня милорду.

Он встал, подошел ко мне, взял меня за плечи и, улыбаясь, сказал:

— И это предложение вы делаете мне, несмотря на то, что вы отлично знаете цену деньгам? Я вижу, что хотя вы и любите деньги, вы любите моего брата гораздо больше.

— Я люблю деньги только по той причине, что когда я буду стар и не буду в силах работать, я, имея их, буду иметь возможность существовать, — ответил я, — это единственная причина, почему я люблю их.

— Ну и отлично! Любите их по какой бы то ни было причине, мне все равно, — сказал он. — Что об этом спорить? Дело в том, что вы любите их, а между тем готовы их отдать. О, Маккеллар, Маккеллар, как бы я был счастлив, если бы жертву, на которую вы решаетесь, вы готовы были принести из любви ко мне!

— Если хотите, то отчасти я приношу эту жертву и для вас, — сказал я сердитым тоном. — Я должен сознаться, что мне больно видеть, в каком положении вы находитесь, я не могу относиться равнодушно к тому, что вы живете в такой бедной обстановке. Я не скажу, чтобы я только с той целью предлагал вам деньги, чтобы помочь вам выйти из вашего бедственного положения, но не могу также и отрицать, что был бы чрезвычайно рад, если бы это случилось. Я не предлагаю вам деньги из особенной любви к вам, о, нет, этого я не скажу, но, к моему великому удивлению, мною руководит отнюдь не ненависть к вам. О, нет, Бог свидетель, ненависти я к вам никакой не чувствую!

— Ага, — сказал он, ласково поглядывая на меня и, взяв меня за плечи, нежно покачивая меня из стороны в сторону, — ага, вы любите меня больше, чем вы сами думаете, а так как я вижу, что вы честный человек, то, к моему великому удивлению, — передразнил он, употребляя мои слова и стараясь говорить моим голосом, — я имею намерение пощадить вас.

— Пощадить меня? — воскликнул я.

— Да-с, пощадить вас, — повторил он, отходя от меня. Затем, снова подойдя ко мне, он сказал: — Вам и в голову не приходит, Маккеллар, зачем мне нужны эти деньги и что я намерен предпринять, имея их, иначе вы никогда не предложили бы их мне. Неужели вы воображаете, что я действительно желаю отправиться искать свои сокровища? О, нет! Выслушайте, что я вам скажу. У меня в жизни было множество неудач. В первый раз этот дурак принц Чарли плохо вел одно дело, которое обещало ему и мне огромную выгоду, и я потерял тут большую часть своего состояния. Во второй раз, когда я жил в Париже, я занимал уже весьма высокое общественное положение — да, я собрался уже занять крайне высокий пост — когда, к несчастью, одно письмо попало совсем не в те руки, куда следовало, и я остался нищим. В третий раз, наконец мне счастье снова улыбнулось: мне с большим трудом удалось

устроить себе весьма хорошее положение в Индии, и я некоторое время отлично провел там. Но в один прекрасный день дворец моего индийского князя, которому я служил, разрушили, и хорошо, что мне во время общей суматохи удалось по крайней мере хоть удрать. Я, подобно Энею, взял на спину Секундру Дасса и спасся бегством. Три раза я занимал уже довольно высокое положение и надеялся не сегодня-завтра занять еще более высокое, — и заметьте, я еще человек не старый, мне еще и сорока трех лет нет, — и три раза мне это не удалось. Я видел свет и знаю его лучше многих людей, несравненно более пожилых, чем я. Я был и при дворе, и на поле брани, объездил и восток, и запад, и если бы я желал уехать отсюда, то знаю куда мне отправиться, чтобы выгодно устроиться. Я имею совершенно достаточно средств, чтобы начать новую жизнь, я полон сил и здоровья, самолюбие у меня громадное, и я, если хочу, могу снова отлично устроить свои дела. Но от всего этого я отказываюсь. Мне все равно, если я даже умру и свет никогда больше не услышит обо мне, но я добьюсь того, чего я желаю добиться. А чего я желаю — вы, вероятно, догадываетесь. Берегитесь только, чтобы во время общего крушения и вы не погибли.

Выйдя из дома мастера Баллантрэ в крайне удрученном состоянии, так как я потерял всякую надежду предупредить катастрофу, к которой могла привести вражда двух братьев, я, проходя мимо гавани, заметил большое движение. Оказалось, что огромный корабль вошел в гавань, и поэтому такая масса народу столпилась около нее. Я равнодушно взглянул на этот корабль, никак не подозревая, что он принес смерть обоим братьям Деррисдир. Как оказалось впоследствии, какой-то маленький, ничтожный человек, чтобы чем-нибудь заработать себе грош, сидя в своем домике в Греб-Стрите, написал целую статью о том, как братья Деррисдир ненавидят друг друга, как они дрались на дуэли и прочее, и прочее, и эту статью он переслал из Великобритании в Америку. Не понимая, что он делает, этот бедный человек нацарапал целый рассказ, и рассказ этот, сделав четыре тысячи миль по Атлантическому океану, прибыл в Америку, а благодаря его появлению братья Деррисдир пустились странствовать по диким странам, где они и нашли смерть.

Но в то время, как я проходил мимо гавани, мне ничего подобного и в голову не приходило; я спокойно смотрел на пришедший корабль и на бегавшую взад и вперед публику и, занятый мыслями о разговоре, который мне только что пришлось иметь с мастером Баллантрэ, медленно шел к себе домой.

В тот же вечер лорду принесли маленький пакет с памфлетами. На следующий день после этого милорд должен был ехать с губернатором на какую-то увеселительную прогулку. Он скоро должен был уже отправиться туда, и перед тем как одеться, занялся тем, что начал распечатывать пачку с памфлетами. Я оставил его за этим занятием и вышел из комнаты. Когда я возвратился обратно, я застал его сидящим за столом, но голова его лежала на столе, а в руках был скомканный лист бумаги.

— Милорд, милорд! — воскликнул я, подбегая к нему и воображая, что ему сделалось дурно.

Он вскочил; взгляд, который он бросил на меня, был злой, а лицо настолько исказилось, что, кажется, если бы я встретил его где-нибудь в чужом месте, я бы его даже не узнал. Он поднял руку, как бы желая меня ударить, и закричал неприятным голосом:

— Оставьте меня в покое!

Я, разумеется, не медля ни минуты, выбежал из комнаты с трясущимися от страха коленями и поспешил известить миледи о том, что случилось. Она, выслушав меня, моментально бросилась бежать к мужу, но раньше чем мы успели добежать до его комнаты, он уже запер дверь на ключ, и когда мы принялись к нему стучаться, закричал, чтобы мы оставили его в покое.

Мы с миледи взглянули друг на друга — она была страшно бледна, но, я думаю, и я не меньше, — и положительно недоумевали, что могло значить все это.

— Я напишу губернатору и попрошу его извинить его, — сказала она. — Мы не можем пренебрегать нашими друзьями. — Она взяла в руку перо и начала писать, но тотчас бросила его. — Нет, я не могу писать, рука дрожит, — сказала она. — Попытайтесь вы, может быть, это вам удастся?

— Я попробую, миледи, — сказал я.