Мастер и Виктория
Шрифт:
– Ответь!
– тихо приказал Исповедник.
Я отчаянно пыталась собрать мысли, расползшиеся, как тараканы на кухне, когда зажгли свет.
– Если так посчитает нужным монсеньор, - наконец выдохнула я.
– Я же говорил, что ты умница, - мягко произнес Исповедник. – Отличный ответ, Виктория! Продолжай в том же духе, и я забуду про твою оплошность.
Он встал с кровати и проговорил спокойно и строго:
– У тебя полчаса на утренний туалет. Я вернусь и надеюсь увидеть тебя готовой
В ванной было огромное зеркало, и я смогла разглядеть свою выпоротую попу. Она выглядела намного лучше, чем мне представлялось. Исповедник был мастером своего дела. Красные следы еще были заметны, но, скорее всего, синяков не останется.
И снова я стояла на коленях на шелковой подушке, голая, возбужденная и влажная.
Мягкие шаги… Те же домашние туфли и алые полы китайского халата. Он прошел мимо, не останавливаясь. Почувствовала себя ненужной, забытой вещью. Это было больно и обидно. Закусила губу, чтобы не заплакать.
Слышала, как он выдвинул ящик, и меня затрясло нервной дрожью, так, что зубы выбили дробь. На плечо легла прохладная ладонь.
– Не бойся. Доверяй мне.
И я поняла с изумлением, что и вправду доверяю ему. Своему Исповеднику.
Глаза закрыла шелковая повязка. Она была плотной и не пропускала света.
– Ты можешь сесть.
Я присела, стараясь устроить свою еще побаливающую попу на удобную подушку.
На плечи мне лег теплый плед.
– Я хочу, чтобы ты рассказала мне о своем детстве! – Это был приказ, хотя и мягкий. И боль в том месте, на котором я сидела, напомнила мне о том, что будет, если его не выполнить.
Вдохнув, словно перед прыжком в воду, я начала путано, сбивчиво и бестолково лепетать о Сережке Молчанове, о Лексе и Елке, о смерти мамы, гибели отца, о том, как сбежала в Москву. Исповедник молчал, но я кожей чувствовала, что он не доволен тем, что я говорю. Дойдя до знакомства с Владленом, я не смогла больше продолжать. Всхлипнула и замолчала.
– Что ты почувствовала, когда умерла твоя мать? – вдруг спросил Исповедник.
Я задохнулась. Я не могла ответить. Но и не могла солгать.
– Виктория? – голос стал ледяным.
По спине пополз холодок. И я решилась:
– Вину, - прошептала еле слышно.
– А когда тебя порол отец?
Зная ответ, сказала уже не задумываясь:
– Вину.
– А когда тебя насиловали?
– Вину, - шевельнулись губы, уже привычно.
Исповедник молчал. Я перестала дышать. Слушала удары своего сердца и ждала… Чего? Я не знала.
Повязка с моих глаз исчезла, и я заморгала от яркого света.
Он сидел на корточках и смотрел мне в лицо. Я опустила глаза.
– Нет, - он поднял мой подбородок пальцами, - смотри на меня. Тебе кто-нибудь говорил, что ты красива?
Я покачала головой.
–
Снова отрицательный ответ.
– Что тобой можно гордиться?
Опять простое движение головы. Слева направо.
– Что же мне делать с тобой, Виктория?
Прохладная ладонь провела по моей щеке, пальцы коснулись губ. Я задрожала. Меня разрывало на части от тысячи противоречивых чувств.
– Ты наказываешь себя за чужие грехи, – тихий голос так печален.
Он встал и мягко приказал:
– Ложись на кровать!
Я выполнила приказ, не задумываясь. Это оказалось так просто.
– Руки над головой!
Мягкие кожаные наручники плотно обхватили запястья, такие же поножи – лодыжки. Щелкнули карабины. Снова беспомощная, обнаженная, раскрытая. Но с изумлением поняла, что страха нет. Только возбуждение и тлеющее внизу живота желание.
– Ты ненавидишь, потому что не знаешь себя, Виктория.
Исповедник присел рядом на постель. Выражение его лица было странным. Смесь жалости, желания, нежности. Но серо-голубой глаз все так же сиял ледяным холодом, рассеивая иллюзию.
– Закрой глаза, Виктория. Просто слушай мой голос и чувствуй мои руки.
И его прохладные ладони начали путешествие по моему напряженному до дрожи телу.
Шея, плечи, грудь… Пальцы сжали соски, сначала легко, потом до боли. Воздух со свистом вырвался их моих легких.
– Такая гладкая, шелковистая кожа, - он урчал, словно большой кот, у меня над ухом и щекотал дыханием шею, – и грудь, почти идеальная.
Ладони обхватили ее, будто взвешивая, примеряя к себе.
– Разве можно это ненавидеть? – это был вопрос, не требующий ответа.
Ребра, талия, живот… ниже… мимо… Я снова выдохнула, хрипло, со стоном. Бедра, ноги…
– Такая красивая, нежная. Солнечная девочка…
Там, где меня касалась его рука, под кожей словно пробегали электрические разряды. Это было приятно. Очень. И непривычно.
Ладони двинулись вверх - и исчезли, не дойдя до того места, где сосредоточилась ноющая тяжесть.
И вдруг вернулись, приподняв мои ягодицы и раскрывая меня сильнее. А потом я едва сдержала крик: его язык скользнул между складок, и я дернулась, как от удара током.
– Тише… - выдохнул он, и я опять вздрогнула от его дыхания на самом чувствительном местечке. – Ты такая вкусная.
Я задыхалась. От стыда, жгущего меня, как растопленный сахар, и нестерпимо сладкого удовольствия, которое разливалось по телу, расходясь волнами снизу вверх, до самых кончиков пальцев.
– Отпусти, Виктория.
Мне показалось, что я умерла. Лопнула мыльным пузырем, рассыпалась мелкими брызгами. В моем теле не осталось костей, я была как медуза на горячем песке.