Мастер
Шрифт:
– Ваше благородие, – забеспокоился Яков, – а если человек не виновен в том, в чем его обвиняют? Что-то у меня голова идет кругом. То я думаю, что все ясно как день и преступление, о котором мы говорим, яйца выеденного не стоит, просто ошибка, можно сказать, а потом вы говорите такое, что меня в дрожь кидает. За мой малый грех – почему же надо обвинять меня в грехе страшном? Я назвался не своим именем, да, во почему из этого следует обвинительный акт?
– Мы установим в должном порядке, что из этого следует
Мастер тяжко вздохнул, сел, и скованные руки дрожали у него на коленях.
–
– Уверяю вас, ваше благородие, у меня ничего плохого не было на уме. Что я сделал неправильного – Николай Максимович и сам признает, – я сделал нехотя, против моей воли. Дело было так, что я нашел его пьяного в снегу. Как вознаграждение он мне предложил работу, но я же его не просил. Мне бы отказаться, я и пробовал отказаться, но деньги уходят, мне за жилье платить надо и прочее. Работа мне была позарез нужна – у меня руки плачут, когда у них нет работы, – ну и принял я под конец это его предложение. Краской, обклейкой при первой моей работе он остался доволен, и еще он мне говорил, что я хорошо блюду его интересы на кирпичном заводе. Я вставал в половине четвертого каждое утро – присматривать, как грузят кирпичом телеги. И если бы он один раз мне это сказал – так ведь несколько раз говорил. Вы сами можете его спросить, ваше благородие.
– Хорошо, но вы назвались чужим именем? Русским именем? Это не был несчастный случай, как я понимаю? Это было намеренно?
Следователь решительно тряхнул головой. И это тот самый человек, который говорил, что любит Спинозу?
– Да, это была моя ошибка, я признаю, – сказал Яков. – Я сказал ему первое имя, какое пришло на язык. Не подумав, ваше благородие, вот так человек и попадает в беду. Один неверный шаг всего – и запутываешься. Дологушев – это такой кривой мужик недалеко от нашего местечка, он забивает свиней. Но ведь я не хотел жить в заводе, и как не хотел! До того дошло, что сна лишился от беспокойства. Николай Максимович сам упоминает, что я испугался, когда он предложил мне жить над конюшней. Я спросил, можно я лучше буду жить на Подоле и ходить на работу, а он сказал – нет, пусть я прямо в заводе живу. И он ошибается, не спрашивал он у меня бумаг. Может, ему так кажется, но он не спрашивал. На него нападает тоска, иногда мысли путаются. Клянусь, он ни разу не спрашивал. Спросил бы, так сразу все бы и кончилось. Я понял бы, что дело не выгорело, и ушел бы. И избавился бы от всего этого несчастья.
– Но вы, однако, жили в Лукьяновском, хотя сознавали, что нарушаете при этом закон?
– Да, я и сам уже говорил, ваше благородие, но я не хотел потерять работу. Я надеялся на лучшую жизнь. – Голос у него жалобно дрогнул, но, увидев сжатые губы и строгий взгляд следователя, Яков осекся и стал разглядывать свои руки.
– В вопросном листе, – сказал Бибиков, нацепляя очки и сверяясь с другой бумагой, – вы указали, что вы еврей «по рождению и национальности». Справедливо ли я усматриваю здесь особую оговорку, и если да, то каков ее смысл?
Мастер минуту сидел молча, потом поднял сконфуженный взгляд.
– Что я имел в виду, так то, что я человек нерелигиозный. В молодости я верил, а потом потерял веру. По-моему, я это упоминал в разговоре с вами вчера вечером, но может, и не упоминал. Только я это
– Как это случилось? Я говорю о вашей утрате веры.
– Думаю, тут не одна причина, хоть всех я и не упомню. Жизнь так поворачивалась, что мне много о чем приходилось думать. Одна мысль рождает другую. Дайте мне одну мысль – и через минуту ее уже будет толкать вторая. А еще я немного читал, я вам говорил, ваше благородие, и понабрался кой-чего, о чем раньше и не догадывался. Так как-то, все, вместе взятое.
Следователь весь подался вперед на своем кресле.
– А не были вы, случаем, крещены? Весьма бы пришлось кстати.
– О нет, ваше благородие, не было ничего такого. Я хочу сказать, я свободномыслящий.
– Так, понимаю, хотя, чтобы стать свободномыслящим, надо научиться мыслить.
– Уж я стараюсь, – сказал Яков.
– Кто такой, во-вашему, свободомыслящий?
– Человек, который сам решает, хочет ли он верить в религию. Ну еще, наверное, можно сказать – агностик. Кто-то верит, кто-то нет.
– И вы полагаете, вам прибавляет чести, что вы неверующий?
Б-г ты мой, что я такое сказал? – думал мастер. Надо быть тише воды, ниже травы, не то сам себе вырою могилу и меня в нее положат.
Он заговорил торопясь:
– Вы сами сказали, ваше благородие, «да» и «нет» попадают на свое место, когда говоришь правду. Я говорю правду.
– Не будем без нужды усложнять эти материи. – Бибиков отпил из стакана. – Вы по закону еврей. Таковым считает вас правительство Российской Империи, как бы вы ни запутывали свой ответ. Таковым вы значитесь в вашем паспорте. Наши законы относительно евреев к вам применимы. Однако если вы стыдитесь своего народа, почему бы вам официально не отказаться от своего вероисповедания?
– Я не стыжусь, ваше благородие. Может быть, мне не всегда нравится то, что я вижу, – еврей, как говорится, еврею рознь, – но если бы я кого и стыдился, то, уж наверно, себя самого. – Он сказал это и покраснел.
Бибиков слушал с интересом. Заглянул в свои записи, поднял взгляд и прищурился, Иван Семенович, помощник, который ловил каждое слово и, как зеркало, отражал каждое движение следовательского лица, заглянул в записи со своего места и весь вытянулся вперед.
– Только совершенную правду, пожалуйста, – строго сказал следователь. – Являетесь ли вы революционером, в теории или на практике?
Яков слышал, как бухает у него сердце.
– Об этом упоминается где-то в ваших бумагах, ваше благородие?
– Благоволите ответить на мой вопрос.
– Нет. Б-же упаси. Я и не понимаю такого. Это не в моей природе. Что-что, а я человек мирный. «Яков, – я всегда себе говорил, – в жизни столько жестокости, если у тебя хватает ума, держись от нее подальше». Нет, это не для меня, ваше благородие.
– Социалист или член социалистической партий?
Мастер запнулся.
– Нет.
– Вы уверены?
– Даю честное слово.
– Сионист
– Нет.
– Принадлежите ли вы к какой бы то ни было политической партии? В том числе и к еврейской?
– Ни к одной, ваше благородие.
– Очень хорошо. Вы отметили ответы, Иван Семенович?
– Каждое слово, не извольте беспокоиться. Все у меня записано, – сказал прыщавый помощник.