Мастеровой
Шрифт:
– Как это произошло? – спросил Федор офицеров.
– Приезжали в Тулу два хлыща из Осененных, – начал Куликов. – Князь Вяземский и граф Васильчиков. Вроде как на стажировку в местный полк. Только больше посещали рестораны и увеселительные заведения. Тут Дворянское собрание объявило благотворительный бал. Наши жены на него пошли, да еще Юлию Сергеевну с собою потащили. Дескать, нечего скучать, раз жених в отъезде. Как я после Полину отругал! Только дело сделано. На балу Юлия Сергеевна с князем познакомилась. Нравы там свободные: раз пришел, так танцевать изволь. А потом пошло, поехало. Ресторан, гуляния в саду, пикничок на берегу реки… Вскружил князь голову твоей невесте. Из гимназии уволилась, забрала
– Вы откуда знаете? – спросил Федор. – Про гимназию и банк?
– Тула небольшой город, – ответил Куликов. – Не печалься, Федор! Если она сейчас сбежала, то куда бы хуже вышло, если б обвенчаться бы успел. Вот тогда – скандал. Знаю про такие случаи. Жаль смотреть на брошенных мужей. Ветренная особа твоя бывшая невеста. Променять такого жениха!
– Кто я по сравнению с князем? – вздохнул Федор.
– Сволочь он! – сказал Рогов. – Щеголь и пустышка, как многие из Осененных. Мне ль не знать? Юлия Сергеевна еще очень пожалеет, что связалась с подлецом. Прибежит обратно. Только ты не вздумай принимать. Техник это мог бы, офицеру же нельзя. Сослуживцы не поймут.
– Забудем этот грустный эпизод! – сказал Федор. Коньяк подействовал, он ощутил, как воротилось сознание и притихла боль. – Расскажите, как съездили на испытания? Я-то много говорил, ну, а вы – ни слова…
К дому Куликова они подъехали уже в вечор. Трое офицеров выбрались из коляски и, войдя в подъезд, поднялись по лестнице. Следом шел извозчик с кульками и корзиною в руках – перед тем, как ехать праздновать, друзья заглянули в лавки. В знакомой Федору гостиной их встретили жены офицеров и какая-то барышня. Всех опередили дети.
– Папа! Папа! Дядя Федор! – закричали малыши, рванувшись к ним.
Куликов, присев, обнял дочек, Рогов – сына. Федор взял у извозчика кульки со сладостями и раздал детям. В ответ был расцелован девочками. Игорь целовать его не стал, лишь поблагодарил степенно. Правда, свой кулек немедленно открыл и потащил из него конфету.
– Балуете вы их, Федор! – сказала Алевтина, подходя. – Зачем, столько принесли?
– Так ведь дети, – ответил он, разведя руками. – Так приятно видеть радостные лица.
– Ну, а нам приятно видеть вас, – сказала подошедшая Полина. – До чего же красит вас мундир! Правда, дорогая? – спросила у подруги.
– Мундир каждому к лицу, – подтвердила Алевтина. – Кстати, Федор. Ко мне в гости заглянула родственница. Позвольте я представлю вас. Варвара Николаевна Оболенская. Штабс-капитан Федор Иванович Кошкин.
– Приятно познакомиться, – щелкнул каблуками Федор. В шашке не запутался – оставил ее горничной.
– Мне тоже, – улыбнулась барышня.
Федор посмотрел на нее внимательно. Невысокая, но симпатичная. Овальное лицо с курносым носиком, большие серые глаза. Лоб высокий, упрямый подбородок. Густые волосы с рыжинкой, конопушки возле носа… Одета не богато, но со вкусом. Строгого покроя платье с рукавами до запястий и воротником под горлышко выразительно обрисовывает фигуру. Весьма достойную, к слову.
– Она тут, конечно же, случайно, – хмыкнул в голове Друг. – Мимо проходила и зашла на огонек. Быстро на замену подогнали.
– Я вас видел где-то, – произнес Федор, не обратив внимания на реплику. – А припомнить не могу.
– Приходили к нам в библиотеку, – улыбнулась Оболенская. – Я вам книги выдавала.
– Вы о сем потом поговорите, – прервала их Полина. – А сейчас прошу к столу. Кушанья остынут.
Предложение нашло отклик. Мужчины помогли дамам занять стулья, сели рядом. Федор оказался подле с Оболенской – кто бы сомневался? Потекло привычное застолье. Пили за успех господ изобретателей, офицерский чин и должность Кошкина, за прекрасных дам. Федору в который раз пришлось рассказать о бое на границе.
– Федор! – окликнула Алевтина. – Вы задолжали мне романс. Не хотите спеть? И Варвара вас не слышала.
– А? Что? – очнулся Федор. – Романс? Я сейчас.
Он встал и подошел к пианино. Сел на табурет и откинул крышку инструмента. Пробежался пальцами по клавишам и запел негромко:
Потемнеет серебро, померкнет золото, Поизносятся и вещи, и слова. Из альбомов улыбнется нежно молодость, Из-под плит проглянет тихая трава. Все на свете перемелется, век сменится, Пронесутся годы, словно с горки вниз. Только ты, душа, суровой жизни пленница, Из меня, как из темницы, смотришь ввысь…[6] Он ударил по клавишам и возвысил голос: Душа болит, а сердце плачет, А путь земной еще пылит. А тот, кто любит – слез не прячет, Ведь не напрасно душа болит…Внезапно голос его сорвался на сдавленное рыдание. Он замолчал и сгорбился над инструментом.
– Боже мой! – прошептала Алевтина. – Какая же я дура!
Рогов укоризненно посмотрел на нее и покачал головой.
– Извините, дамы, – Федор повернулся к столу. – Неправильный романс выбрал, печальный. Они, к слову, почти все грустные.
– Спой «Берега»! – предложила Полина.
– Он тоже печальный, – улыбнулся Федор. – Хотя есть одна хорошая песня про любовь, светлая и радостная. Даже удивительно. Слушайте!
Он обернулся к пианино и запел, тихо аккомпанируя себе:
Утро, неслышно ступает по крышам, В доме своем, безмятежная, спишь ты. В снах улыбаясь, в рассветном блаженстве, Самая лучшая в мире из женщин…[7] Голос его окреп и полился ровно: Пусть тебе приснится, Пальма-де-Мальорка, В Каннах, или в Ницце, ласковый прибой. Или в Подмосковье, роща вдоль пригорка, Только что бы вместе, были мы с тобой…– Господи, как чудесно! – прошептала Варвара, прижав руки к груди. А Федор продолжал:
Дрогнув, твои распахнутся ресницы, Радостно утро в глазах заискрится. Губы проснутся, и после разлуки, Мир, обнимая, раскинутся руки. Пусть тебе приснится, Пальма-де-Мальорка, В Каннах, или в Ницце, ласковый прибой. Или в Подмосковье, роща вдоль пригорка, Только что бы вместе, были мы с тобой…Третий куплет Федор петь не стал – про голос «в дали телефонной» не поймут. Повторил припев, он встал и отвесил шутливый поклон. Слушатели зааплодировали.