Мастерство романа
Шрифт:
Теперь, погружаясь в цвета наших телевизионных экранов и переносясь через пространство вплоть до Самарканда — или даже до Луны, — мы практически не имеем реального представления о том, что значило родиться три или четыре столетия назад. Произнося слова «Англия Шекспира» или «Лондон Джонсона», мы воскрешаем в нашем воображении разноцветные картинки с торговыми судами на Темзе и многочисленными тавернами и кофейнями на берегу. На самом деле главной характеристикой жизни в то время была ее абсолютная монотонность. Представления об этом мы можем получить отчасти из тех русских романов девятнадцатого века, которые описывали жизнь в маленьких деревнях и заштатных городках, где, казалось, ничего не происходит; этотобраз ближе к истинной Англии Шекспира. Разумеется, в ней существовали театры, но лишь в крупных городах. В ней были книги — и даже романы, но лишь богатые люди могли себе позволить их купить; и, наконец, большинство людей было просто неграмотно. Большинство людей жило и умирало, будучи не в силах заглянуть за пределы той повседневной рутины, в которой существовали их родители и предки. С рождения они находились за огромной стеной, не будучи в состоянии увидеть то, что творилось за ее пределами.
Стандарты образования постепенно менялись; все большее количество людей обучалось грамоте. Но по-прежнему читатьбыло практически нечего.
Большинство авторов отдают эту славу Даниэлу Дефо, чей «Робинзон Крузо»вышел в свет восемь лет спустя, в 1719 году. Однако «Робинзон Крузо»принадлежит скорее к более ранней традиции плутовских романов в духе «Лазарильо де Тормеса»и «Дон Кихота». Кроме того, Дефо был в большей степени журналистом, нежели литератором-первопроходцем: прототипом его Крузо был Александр Селькирк, реальный моряк, оказавшийся на необитаемом острове, права на описание жизни которого были приобретены Дефо за несколько крон. Однако успех «Крузо»доказывает, что читатель того времени уже был подготовлен к появлению романа. И если бы не пиратское издание «Крузо», сделанное вскоре другим издателем, его роман принес бы Дефо целое состояние.
Литература еще ни разу не пользовалась таким спросом. Возникла новая аудитория читательниц — представительниц среднего класса, располагающих для этого свободным временем. В ту эпоху скромного домашнего уюта супруги сельских джентльменов не были обременены какими-либо иными занятиями, кроме вышивок домашнего белья и чтения всего, что попадалось под руку. Издания проповедей тут же раскупались в день их выхода в свет. Спрос на газеты и журналы типа «Зрителя»или «Бродяги»Джонсона был огромен. В ходу также были романы с характерными названиями «Королевский раб», «Орнатус и Артезия», «Ямайская леди», но все они описывали далекие страны и были далеки от действительности. В понимании сегодняшнего дня, большинство из них представляло собой лишь нечто чуть более значительное, чем растянутые новеллы. Некоторые из них имели некоторую литературную ценность, но большей частью это были литературные поделки, производимые компиляторами ради куска хлеба. Но тем не менее литература подобного рода шла нарасхват среди читающей публики, чьи возрастающие аппетиты требовали удовлетворения в полетах фантазии.
И в этот момент на сцене появляется наш пожилой владелец типографии, всегда живо интересовавшийся людской психологией. Его «Памела»стала книгой, выхода которой ждали все. Она удовлетворила тот глубинный, внутренний спрос, который испытывали читатели в течение десятилетий. Она отличалась от предыдущих романов тем же, чем кино отличается от театра. Читатель оказался способным полностью погрузитьсяв книгу, словно в другой мир, в другую жизнь, переживая ее сам. Давайте ненадолго отвлечемся с помощью нашего воображения, чтобы уяснить для себя смысл сказанного. Представьте себе дочь какого-нибудь сельского священника, сидящую у себя прохладным днем, когда не остается ничего другого, как созерцать идущий за окнами дождь. Она открывает «Памелу»— и вот уже она сама переезжает из собственной обители в загородный дом сквайра Б. В течение последующих часов она останетсяПамелой. Она будет страдать от незаслуженных упреков и биться в конвульсиях от попытки изнасилования. Иногда она будет откладывать книгу и погружаться в мечты, чувствуя на себе поцелуй сквайра Б. ... В течение двух часов она испытает то, что могла бы пережить в течение двух лет повседневной рутинной жизни. «Памела»может быть скучна, но только не для нее; она хотела бы, чтобы книга никогда не кончалась. Она открыла для себя, что «жизнь» — это не только физический опыт, что путешествовать можно и в воображении. Сегодня все это кажется достаточно банальным; но тогда, в 1740 году это было таким же невероятным открытием, как и полет с помощью взмахов собственных рук. Ричардсон научил душу европейца мечтать.
Пожалуй, самым парадоксальным здесь является то, что историки, похоже, так и не распознали в «Памеле»Ричардсона ее революционные черты. Конечно же, они признали ее в качестве выдающегося литературного произведения. Они также сумели установить, что между эпохой Свифта и эпохой Диккенса лежит целая пропасть — как в психологическом, так и в культурном плане. Но все они склонны связывать это с социальными причинами — войнами, переворотами, промышленной революцией. Ведь достаточно бросить взгляд в учебники истории, чтобы понять, что это не так; в 1740 году на Европейском континенте не происходило никаких революционных событий. И промышленная революция, и революция во Франции опоздали на полвека по сравнению с революцией, произошедшей в человеческом воображении и уже успевшей изменить Европу. И та, и другая, были следствиями, но не причиной.
Нет, именно «Памела»Ричардсона открыла эпоху великих перемен. Чтобы понять это, загляните в «Дневник»Пеписа, написанный столетие раньше. Пепис постоянно описывает то, что он делает: прогуливается по реке, ходит в театр, — но он никогда не рассказывает о том, что он думает или чувствует. Ему и в голову не приходит, что лист бумаги может стать посредником в разговоре
Литературная история последующих десятилетий настолько богата событиями, что в случае хронологического ее изложения мне пришлось бы уделить для этого несколько глав. Некоторое время «Памела»продолжала оставаться первым романом, непосредственно обращенным к «массовой аудитории», но ни в коем случае не единственным. По забавному стечению обстоятельств, первая публичная библиотека в Лондоне была открыта в том же году, в котором «Памела»вышла в свет. Важность события заключалась в том, что два тома «Памелы»— каждый стоимостью в три шиллинга — для большинства людей были не по карману (средний заработок составлял тогда десять шиллингов в неделю). Однако потратить несколько пенсов за каждый том книги при посещении библиотеки мог позволить себе каждый. Таким образом, возможность получить «Памелу»в библиотеке на руки стала реальной для самой широкой аудитории читателей. В течение ближайших двадцати лет каждый даже самый маленький город в Англии имел свою библиотеку, и Англия стала, по выражению доктора Джонсона, «нацией читателей». А это означало, что романист, обращенный — подобно Ричардсону — со своим «посланием» к публике, имел в своем распоряжении огромную читательскую аудиторию. Власть романиста над сознанием читателей могла распространиться вплоть до пламенных проповедей в духе Савонаролы. Он был наделен силой воздействовать на качества и моральные основы нации. Еще ни разу со времен Лютера, пригвоздившего свои девяносто пять тезисов к церковным дверям в Виттенберге, печатное слово не пользовалось таким огромным влиянием на людей.
Очевидно то, что публике требовались новые романы в духе «Памелы». Литературные поденщики, обитавшие на Флит-Стрит, были бы счастливы удовлетворить эти потребности, имей они хотя бы малейшее представление о том, что сделало «Памелу»такой популярной у читателей. В последнем же ей также ничуть не уступали романы «Том Джонс»Филдинга, «Родрик Рэндом»и «Перигрин Пикль»Смоллета, равно как и «Тристрам Шенди»Стерна. Однако, несмотря на беззастенчивые выпады Филдинга в адрес Ричардсона (которые он постоянно делает в своих вступлениях к каждой книге «Тома Джонса»), несмотря на то, что Стерн заимствовал в своих произведениях неторопливый стиль и психологический реализм Ричардсона, никто из них так не сумел воссоздать эффект того исключительного наваждения, который заставлял в свое время публику зачитываться «Памелой». Только Ричардсон сумел открыть для себя этот секрет успеха, повторив его в своем шедевре «Кларисса Гарлоу»(1748). Роман «Кларисса»более, чем вдвое, объемнее «Памелы», что делает его одним из самых длинных произведений в истории литературы. В нем практически нет действия. Речь здесь идет о молодой добродетельной девушке из среднего класса, оказавшейся в публичном доме из-за козней распутного эгоиста, который добивается ее чести, но в конечном итоге усыпляет ее и насилует. Кларисса умирает от стыда и унижения, а ее совратитель погибает на дуэли. Эта небольшая история уложилась в романе объемом в более полумиллиона слов. Казалось бы, столь чудовищные пропорции должны были обречь произведение на провал. В действительности же успех романа превзошел даже славу «Памелы». Почему? В.С.Притчетт выразил этот феномен в довольно сжатой форме, назвав «Клариссу»«романом о мире, увиденном через замочную скважину». «Будучи по природе человеком похотливым и увлеченным сексуальными сценами, Ричардсон, сохраняя свой респектабельный вид, все ближе и ближе, мало-помалу подкрадывается к своей цели... он кивает нам головой, останавливается на некоторое время, чтобы разразиться перед нами религиозной проповедью, а затем все ближе и ближе подходит к заветной цели, то замедляя шаг, то шепча нам на ухо свои мысли, пока мы сами, наконец, не испытаем его же наваждение... Но результатом этих бесконечных остановок оказывается лишь сцена изнасилования Клариссы Гарлоу человеком, предназначенным ее погубить, — сцена, единственно способная удовлетворить исключительные желания Ричардсона».
Как это ни странно, но уже тогда существовалеще один писатель, который оказался способен угадать причину успеха романов Ричардсона, — и даже еще до выхода в свет «Клариссы». Джон Клилэнд был нищим писателем, который вел богемный образ жизни, проведя б ольшую часть своих сорока лет жизни в долговой тюрьме. В 1745 году он выпустил в свет свою повесть о невинной деревенской девушке, которой домогаются сластолюбивые мужчины. Основное отличие романа «Фэнни Хилл»от «Клариссы»Ричардсона состоит в том, что Клилэнд включил в него детальные описания сексуальных сцен. Он написал первый порнографический роман. Продав права на его издание за двадцать фунтов стерлингов, он не получил ни пенни от той суммы в двадцать тысяч фунтов стерлингов, которую принес издателю его собственный труд; однако, к вящему удовольствию автора, правительство было вовремя предупреждено об издании книги и предложило Клилэнду пенсию при условии, что он больше не будет писать столь грязные произведения. Имя этого человека редко появляется на страницах истории литературы; теперь он сам и его жизнь представляют для нас не менее революционный интерес, чем творчество Ричардсона. Ибо он сумел придать роману новую роль: использовать его для замены физического присутствия частей обнаженного тела при изображении полового акта. Можно спорить, отвратительно это или нет, но книга стала чем-то вроде прорыва в человеческом воображении.