Мать Богов
Шрифт:
– Значит, я мыслю неправильно?
– Скорее, шаблонно. – Юноша снова улыбнулся, подошел к брусьям и легко, словно не имел веса, взлетел вверх. Подскоки, кувырки – все движения проходили на такой скорости, что невозможно было понять, как парень умудряется их делать. Но вот Инти соскочил вниз. Ни на лице, ни на кофте с длинными рукавами не было ни малейших следов пота. Лишь немного разрумянились скулы.
– Как ты это творишь? – изумившись, воскликнул Ласски.
– Ты тоже так можешь. Если разрешишь сознанию видеть себя не только привычными органами чувств.
– Не понимаю. – В словах мужчины прозвучала
– Нет. – В светлых глазах Инти мелькнула искра сожаления. – Весь мир – структурированная определенным образом энергия, из чистой своей составляющей образовавшая форму. Но процесс преобразования может течь в обе стороны.
– Подобные размышления встречались в философских трудах жителей моего мира. И не только его одного. – Стянув висевшую на перекладине майку, он медленно надел ее, немного рисуясь своим прекрасно вылепленным телом. – Однако никто эту теорию пока не доказал.
– Значит, боишься нарушить официально признанные вашими учеными догматы? – Прикусив белыми зубами нижнюю губу и приподняв брови, Инти пристально посмотрел ему в глаза.
– Да причем тут страх? – Крепкая ладонь снова легла на опору. – Есть определенные физические постулаты…
– Несомненно! – Смуглые пальцы Инти, коснувшись его руки, словно пронзили тело мощным разрядом: дыхание на мгновение сбилось, а сердце застучало так часто, словно хотело вырваться из груди.
– Что… – он взглянул на мальчишку, и ему показалось, что стоявшее рядом существо горит нестерпимо ярким оранжевым светом. А еще показалось, что в свет, огонь, превратился он сам – каждая клеточка, каждый нерв дрожал от радости, предвкушения…
– Попробуй, Фейри. – Скорее понял, чем услышал он юношеский голос. – У тебя все получится!
Это был… неописуемый восторг! Собственное тело легко подчинялось каждой его мысли, взлетая вверх и падая вниз. Он наслаждался скоростью, радостью и ощущением всемогущества. Небо… оно было так близко! Стоило всего лишь протянуть к нему руку.
– Возвращайся… – прошептал прямо в голове знакомый голос. – Мир тебя заметил. Теперь тебе нужно принять и увидеть мир.
Чужие слова сразу откликнулись осознанием неоспоримой истины, поэтому он подчинился и теперь снова стоял напротив юного капитана, жадно глядя ему в лицо. В голове, наскакивая друг на друга, теснилось множество вопросов, но Инти так и не дал их задать. Заправив за розовое ушко слишком длинную прядь оранжевых волос, он отступил на шаг…
– Постой! – Рука сама собой вытянулась вперед, желая удержать непостижимого мальчишку. – Когда мы снова увидимся?
– Прилетай пораньше. – Улыбнулся пацан. – Сегодня вечером мы играем в волейбол.
***
Постепенно приходя в себя, Ференц шел ко входу в станцию, чувствуя, как заполнившая тело энергия не исчезает бесследно, а тихо сворачивается, укладывается поудобнее в солнечном сплетении, чтобы однажды, когда он этого захочет, вновь развернуть свои неописуемые крылья, делая свободной привычную человеческую суть. Кроме новых внутренних ощущений приходило понимание трансформации уже знакомых глазу вещей: каждое дерево, трава, цветы и даже земля, по которой он шел, светились не только в видимом диапазоне. Скорее, не светились, а как бы проявляли нечто скрытое в них доселе. Это было очень необычно, интересно… но мозг, перегруженный событиями, вдруг стал от них уставать, заставив реагировать на все происходящее почти непрерывной зевотой.
– Господин… – Встретил его в вестибюле станции заместитель. – Вы устали! Может, сделаете сегодня перерыв?
– Я не устал, господин Лаат. – Улыбнувшись, протянул ему ладонь директор. – Наоборот. Утро выдалось чудесным. Росы было немного, зато появились кучевые облака. Как думаете, во второй половине дня соберется дождь?
– Здесь? – Господин Лаат бросил взгляд в окно. – Конечно же нет. – почти сердито произнес он и снова посмотрел на директора. – Вечером наши рейнджеры играют, и вся станция соберется на эту игру смотреть. – Он помедлил. – Я видел, как к Вам подходил Инти…
– Подходил. – Ференц постарался не улыбнуться.
– Он Вас пригласил!
– Говорил что-то такое… Думаете, мне тоже стоит пойти?
– Глупый мальчишка… – Плечи заместителя опустились. – Просил же вести себя осмотрительней! Только… обычно молчаливый со всеми людьми, он потянулся именно к Вам. Приходит, разговаривает… – Глаза господина Лаата стали умоляющими. – Конечно, шило в мешке не утаишь. Но от имени почти всех сотрудников прошу: не посвящайте Совет в то, что тут видите. Эти сведения опасны… прежде всего для аборигенов. А иным цивилизациям они и вовсе не нужны!
– Ничего странного я пока не заметил. – перебросив конец полотенца на спину, ответил господин Ласски. – Если это все, что Вы хотели сказать, я пойду. Кстати, – уже шагнув, остановился он, – Вы говорили, к станции выходит много зверья. Но я никого, кроме питомца нашего капитана, пока не встречал.
Вздохнув, словно и этот вопрос относился к личным, господин Лаат пошел с директором рядом.
– В общем, станция их не интересует. Они приходят, как я уже рассказывал, к буровым.
– С чем это связано? – Любезно задал свой следующий вопрос директор, приблизительно зная ответ.
– Осень и весна – время инициации молодняка. Время смены покровов и время любви. «Голубая кровь» становится для них своего рода эликсиром, катализатором начала преобразований. В эти непростые дни мы вытаскиваем насосы, закрываем отверстия шахт щитами, а здания комплексов целиком – силовыми куполами. И около декады отсиживаемся внутри. – Он снова посмотрел в окно. – Дожди – первый признак приближающейся осени.
– Неужели тут тоже бывает холодно?
– Нет. Не бывает. – расщедрился на улыбку заместитель. – Просто глупая земная привычка мерить год сменой сезонов. Так я жду Вас в столовой?
– Да. – Спохватился Ференц. – Сейчас ополоснусь и приду.
***
Продолжив серию опытов, которую начал на прошлой неделе, он смешивал, нагревал, выпаривал, даже сделал посев на вирусы, но в голове, независимо от желания сосредоточиться, то и дело вспыхивали картинки этого утра. Юный Инти, обжигающее прикосновение узкой ладони, уверенность в собственном могуществе… Что это было? Правдой или каким-то непонятным обманом, иллюзией? А если и так, то зачем? Мозг, как сломанный робот-уборщик, буксовал, тычась в глухую стену непонимания, невозможности рационально, с точки зрения общепринятой науки, объяснить произошедшее. А еще эта боль, то и дело проскальзывающая в словах господина Лаата… Неужели он что-то знает? Неужели тоже посвящен?!