Мать Сумерек
Шрифт:
Теперь Гайер находился при Бану неотлучно. Вместе с Шиимсагом и Шинбаной он путешествовал с матерью и отчимом.
Сагромах был великолепным отцом. Заботливым семьянином, который, с одинаковой любовью относясь ко всем трем детям, собственным примером приучил Гайера с теплом относиться к матери. Гайер полюбил Сагромаха как родного, по-настоящему. С малых лет не было никого, кого бы мальчик звал папой, но с Сагромахом у ребенка получалось легче, чем можно было предположить.
Танша, в свою очередь, тоже по-другому взглянула на старшего сына. Появление детей от любимого мужчины сделало
Бану с трудом верила, но именно Сагромах добротой и опытом прожитых лет слепил их семью в единое целое. День за днем Бансабира брала мужа за руку, ощущая, как необъятное тепло разливается в груди и заполняет до пальчиков ног. Ночь за ночью она откидывала голову ему на плечо, когда Сагромах обнимал жену сзади, и пыталась привыкнуть к ощущению, что все хорошо, которому прежде не доверяла никогда. И тем сильнее становилась её любовь к Сагромаху, чем больше была благодарность.
Когда иссякло лето, и настал срок Гайеру покинуть родителей, Бансабира вызвалась отвезти его сама. Маатхас поразмыслил и сказал, что, похоже, самое время воспользоваться предложением погостить у старого тана. Ребенку будет намного легче проститься с родителями там, нежели заведомо ехать непонятно куда в столь нежном возрасте.
Встретив их на пороге чертога, Яфур не протестовал. Одиночество снедало тана, и вся былая злоба выходила на нет перед властью, как он думал, судьбы.
Оставляя сына на чужбине, над которой Гайер однажды возвеличится, Бансабира могла утешиться: наконец-то. Наконец-то их с Сабиром Свирепым замысел начинал сбываться.
Глава 10
Шиада поцеловала в лоб ребенка, не по годам рослого.
— Будь хорошим мальчиком, Идгар, — попросила сына. Хотя мальчишке, нареченному в честь деда, едва минуло пять, он имел рост восьмилетнего ребенка. — И послушным принцем. Обещаешь?
— Да, мама, — улыбнулся ребенок.
— И я тоже буду послушной, — сказала девочка рядом с Идгаром. Трехлетняя, не такая рослая как брат, девочка смотрела на мать удивительно ясным взором. Она была не похожа на малышку Тайрис, и потому в ней Шиада смогла со временем найти утешение потерянному много лет назад счастью.
— Конечно, радость моя, — Шиада поцеловала и её.
— А ты едешь на тот остров? — в отличие от мальчика, который по-прежнему прокатывал «р», девочка все звуки говорила четко, не запинаясь. Хотя, конечно, смешные детские слова у неё были в избытке. Особенно, если учесть, что, наделенная даром всевиденья, маленькая Лиадала нередко придумывала собственные, чтобы называть вещи и людей, которых не видели другие. Никто, кроме мамы. Мама видела все то же самое, может, лишь чуточку меньше, верила всем рассказам дочери безоговорочно и потому с первых дней оставалась для малютки самым дорогим другом.
— Точно.
— Где есть такая волшебница?
— Ага, — улыбнулась Шиада, пожимая маленькие девичья ладошки.
— И там живет Богиня?
Шиада усмехнулась — светло и открыто:
— Богиня живет вот здесь, — и коснулась рукой худенькой детской груди.
— А когда я туда поеду? Ты же говорила, я смогу сама все там посмотреть?
— Ты сможешь. Однажды ты будешь заботиться обо всем том острове, а пока будь хорошей принцессой, люби папу, деда и брата, Лиадала.
— А ты? — погрустнел ребенок. — Тебя я тоже хочу любить.
Шиада не смогла ответить и просто прижала маленькое тельце к своему плечу так крепко, как смогла. Потом отстранилась от девочки и поднялась на ноги.
— Отец, — кивнула она Удгару, и они обнялись тоже.
— Я провожу тебя, — Агравейн опередил жену с прощаниями и подал руку. Шиада вложила свою, и Агравейн, подтянув Шиаду ближе, приобнял за талию.
Король и королева вышли из парадной залы, где всегда прощались: с Шиадой перед отъездом на Ангорат, с Агравейном, перед его отбытием к Ургатским племенам в степи, с ними обоими, когда королевская чета выезжала всем двором с посещением двенадцати княжеств. И как обычно всякая торжественность спала, уступив место напряжению.
Вокруг этой поездки Шиады на Ангорат было особенно много ссор. Они шли в молчании по коридорам с регулярно расставленной стражей. По твердости пальцев на талии и поверх ладони, Шиада без всяких жреческих умений понимала, насколько Агравейн зол и обижен. Чтобы рождение Лиадалы не стало поводом для сплетен, он раз за разом ездил на Ангорат с ней и в роковую ночь очередного летнего солнцестояния почти собственноручно отдавал Шиаду Артмаэлю. С тех пор он все сердцем, до горячности возненавидел обоих. И вместе с тем, не мог отказаться от Шиады несмотря ни на что.
Ребенок, зачатый якобы королем и королевой на Ангорате в Нэлейм, мгновенно был признан священным, и Агравейн принял девочку, как свою. Девчушка была хорошенькой, смышленой, и не знала никакого другого отца, кроме короля Архона. Она с чистым сердцем подходила к Агравейну, раскрывая ручки в крохотном объятии, забиралась к нему на руки или на колени. А раньше, когда едва-едва начинала ходить, с широкой и почти беззубой улыбкой Лиадала нетвердо перебирала ножками по направлению к огромному мужчине, который, проникшись, сгибал-разгибал пальцы в призывающем жесте. Совсем рядом с «отцом» она обычно падала и, чтобы не свалиться окончательно, смеясь, хваталась мелкими ручонками за толстый ширококостный палец Агравейна. Тогда он её и полюбил. Когда увидел, что этой крохе для того, чтобы стоять на ногах, достаточно просто держать его за палец.
Супруги шли молча. Агравейн тяжело дышал и поджимал губы. Потом не выдержал и, оглядевшись, резко дернул на себя, развернув жрицу лицом.
— Зачем ты едешь туда? — Агравейн навис, как возмездие Богов. — Зачем, Шиада? — прошипел он, больно встряхнув.
Он не хотел, чтобы стража, расставленная чуть поодаль от места, где они замерли, стала свидетелем семейной склоки, но сдерживаться не было сил.
Шиада давно не злилась на подобные выпады Агравейна и привыкла к синякам от его хватки, которые нередко возникали после ночных утех в порой весьма неожиданных местах. Руки у Агравейна и впрямь сильны, и сам он, весь, как есть в его недюжий рост, чудовищно силен. Шиада почти примирилась с этой мыслью. Ведь именно такой воин и должен стоять во главе веры, которую она хранит.