Мать Сумерек
Шрифт:
— Подумаю на будущее, — уклончиво отозвалась танша. — Мы говорили об Иттае.
Гистасп кивнул и пустился в объяснения:
— Когда я занимался обучением танин, она была совсем неопытна в том, чтобы полагаться на выгоды погоды. И, скажем прямо, по-прежнему не преуспела в этом, хотя и побывала в числе разведки в Алом танааре. Вы же сами видите. Ей слепит глаза, и она допускает множество ошибок, попросту зная, что все обойдется. Если бы она росла в условиях военной академии или, тем паче, в тех, что взрастили Мать лагерей, танин усвоила бы этот урок стократ быстрее. Как и многие другие. Но её жизнь не похожа на вашу, и, честно сказать, порой от этого с ней
— Потому что ты уверен, что в случае чего, сможешь уложить её на лопатки? — усмехнулась Бансабира.
— Потому что её образ мысли проще. Честно сказать, я не завидую всем тем, кто в нынешние времена засылает к вам сватов, тану. Вы ведь не просто унаследовали армию — вы знаете, что с ней делать, так что на месте любого из танов, я бы предлагал руку и сердце одной из ваших кузин. Хотя бы той же Иттае.
Бансабира посмотрела на Гистаспа — теперь заинтересованно.
— Она нравится тебе? — чуточку улыбнулась. Гистасп как от испуга побледнел — видно было даже на его бледной физиономии.
— Тану! — возмутился он, насколько умел.
— Да ладно тебе, Гистасп, — танша распрямилась и обернулась, оперевшись на парапет локтями.
Мужчина растерянно моргал.
— Если я скажу «да», то, вероятнее всего, лишусь генеральского поста — в лучшем случае. Скажу «нет» — лишусь головы. Знаете, вы если что-то решили на мой счет, вы сразу скажите. Я разгадал немало ваших загадок, но с этой, боюсь, не справлюсь.
— Справишься.
— Танин Иттая — ваша двоюродная сестра, — звучало так, будто это Гистасп напомнил самому себе.
— И именно ей, Гистасп, ты однажды сможешь сказать «ты».
— Что? — генерал окончательно перестал что-либо понимать.
— В смысле «что»? — переспросила в ответ Бану, но по лицу генерала поняла, что тоже что-то упускает из виду. — Тогда в шатре ты сказал, что есть некая тайна, которая касается моей семьи, и ты никак не наберешься мужества рассказать. Я думала, ты узнал, что Иттая влюблена в тебя по уши.
Гистасп — небывалое дело — в действительности покраснел.
— Ну да, но я не представлял, что это дойдет до вас. И уж тем более, что у меня будет повод обращаться к танин на «ты» — уверяю, тану, между нами не было ничего…
— Да знаю я, — нетерпеливо махнула рукой. — Иттая хочет, чтобы ты стал её мужем.
Бану едва не захохотала, увидев, как передернуло Гистаспа. Воистину, Бану была наслышана, что, пусть нечасто, Гистасп не отказывает себе в посещении борделей. Он не то, чтобы был охоч до женщин, но наверняка знал, что с ними делать. Серт даже как-то говорил, что альбинос имел весьма длительную связь с одной красоткой в годы, когда обучал Руссу. Поэтому представить, чтобы его, самого генерала Гистаспа, могла выбить из седла тема женщин, было для Бану попросту диким.
Гистасп, между тем, открыл рот, не в силах издать даже выдох. Взмахнул рукой, повел в воздухе, явно пытаясь изобразить то, чему не нашел слов, но в конце концов, смог изречь только:
— Тану!
Отсмеявшись, Бану снова повернулась лицом к упражняющимся Шухрану и Иттае и теперь стояла ровно.
— Подумай об этом, Гистасп. Ты мой подданный, а не раб — я не стану тебя неволить в подобном вопросе, как бы Иттая ни клянчила. В отличие от нас, ты рожден в семье, которая не обязана рассчитывать брачные узы, отталкиваясь от каких-нибудь других целей, кроме здорового потомства. Если откажешься, я не сочту это оскорблением. Если ты согласишься — не стану лезть в твою жизнь. Единственное, о чем ты должен помнить — Иттая не должна пострадать. Поднимешь на неё руку — и будет скандал, последствий которого не избежать. В остальном, этот брак — ваше дело.
— Да какой из меня жених… — начал Гистасп совершенно сконфуженно. Поверить, что его мог кто-то полюбить просто за то, какой он есть, казалось за гранью возможного. Но раз уж дело приняло подобный оборот, раз ситуация стала известна Матери лагерей, значит, эта девчонка, Иттая, настроена предельно серьезно.
— Не прибедняйся, — одернула Бану.
— Что скажут Тахбир и Итами? — ухватился Гистасп за шанс.
Бансабира хмыкнула:
— Если это важно, Тахбир поймет, как никто. Итами будет зверствовать, но её происхождение не отличается от твоего, и их с Тахбиром брак вынудил последнего отказаться от всех притязаний на танское кресло — для себя и своих потомков по девятое колено. При любых обстоятельствах. И вообще, Гистасп, — видя, как окончательно стушевался мужчина, — в конечном счете, судьбу этого брака, как глава Пурпурного дома, решаю я. Ну так как? Станешь моим зятем?
— Хы, — выдохнул альбинос с заметным облегчением. — А можно я подумаю? — честно спросил он. — Уж слишком неожиданно.
Бансабира пожала плечами, чуть опустив уголки губ: как угодно.
— Когда я должен вам ответить?
— До того, как Яфур Каамал пришлет гонца с ответным письмом насчет выбора невестки. Я ведь согласилась отдать Этеру одну из кузин.
Гистасп кивнул.
— А как быть с вашей собственной свадьбой? Каамал может узнать, что Маатхас гостил здесь, и до Дайхатта тогда новость дойдет очень быстро. А ведь Яфур страшно бесится при мысли, что Яввузы охотно роднятся с Лазурным домом, но отказывают Серебряному. Так что… — Гистасп качнул головой, даже не зная, что именно «так что».
— Вот об этом тоже хотела поговорить, — начала Бану, и Гистасп понял, что не помнит, когда в последний раз видел её красные щеки. — Есть одна просьба…
Дослушав, Гистасп стер с лица все эмоции и не задал ни одного вопроса.
Генерал переговорил с Лигдамом, заявив, что к ужину таншу нужно непременно заново отмыть и убрать со всем рдением: попросить помощи у женщин, если понадобиться, но сделать из танши удивительную красотку, чтобы «даже у тебя самого, Лигдам, глядя на неё, стоял, как железный!». Тот сконфуженно потирал подбородок и обещал управиться. И когда за ужином собрались Яввузы, Маатхас и их окружение, роскошество Бансабиры ни от кого не укрылось. Настолько хороша она не была никогда прежде на памяти Маатхаса: ни когда он увидел её впервые, ни в военной амуниции, ни в разнузданном наряде в Гавани Теней, ни в черном облачении траура, ни в зеленом платье на пикнике больше года назад. Разве что в день окончания сорокоднева по отцу она выглядела с таким же величавым и неотразимым достоинством, какое и полагалось дочери великих волков и хозяйке громадного надела.
Весь ужин Бану остерегалась смотреть на Лазурного тана и была непривычно молчалива, что подчеркивало степенность — и выгодно скрывало накрывавшую с головой панику.
Когда трапеза завершилась, Гистасп испросил разрешения поговорить с таншей наедине. Бану кивнула и, вопреки всем ожиданиям, Гистасп повел её на тот же парапет, где они говорили днем. Сначала альбинос бубнил что-то про оказанную честь, потом про все возможные добродетели Иттаи, потом нес чушь, что когда он начинал тренировать Руссу и был еще никому неизвестным «меднотелым» без рода и племени, он и помыслить не мог, что однажды…