Матрёшкино счастье
Шрифт:
– Только не это! Меня тут всё устраивает, концы с концами хотя бы свожу. Нормальная работа, коллектив хороший, куда я уйду? В школу, что ли, преподавать? Ну какая из меня учительница?
– Почему сразу в школу? Ты же учёный почти! Без пяти минут кандидат наук! Физик!
– Вот-вот, ключевые слова: «почти» и «без пяти минут»! Не физик я, Кать, причём давно уже! Ушёл мой поезд, и всё, точка: поздно теперь об этом.
А ведь когда-то она была твёрдо убеждена, что совершит прорыв в науке! Как же она грезила физикой! Как старалась разобрать и понять для себя самые трудные темы, в которых, похоже, и учительница не до конца разбиралась! С какой радостью вчитывалась в Ландсберга – его трёхтомник ей удалось раздобыть ещё в
Марина пристально смотрела на подругу.
– Знаешь, Кать, я вот иногда оглядываюсь назад, вспоминаю свою жизнь, всё думаю, думаю… Если бы я Стаса тогда не встретила, может, до сих пор наукой бы занималась…
– Ну, а Стас-то тут при чём? Ты же сама говорила: институт ваш закрылся, развалилось всё. В девяностые, положим, не очень-то до науки было.
– Так то в девяностые! Я же раньше начинала, к тому времени могла и защититься уже, да и много чего. Потом-то, конечно, и институт закрылся, и развалилось всё… да не всё! Те, с кем я работала – кто на Запад не уехал – и сейчас в науке, некоторые уже докторские защитили… И я бы могла. Но что теперь об этом? Вот если бы Стас был жив…
Тема Стаса была опасной, но Марина сама начала, и Катя не удержалась:
– Знаешь, что? Если бы Стас был жив, так и жил бы сейчас со своей Ларисой, а ты была бы ни при чём. Ничего хорошего он тебе не принёс, твой Стас!
Катюша, как всегда, была права. С появлением Стаса вся её жизнь пошла наперекосяк…
Глава 2. Стас
Марина лишь последние несколько лет могла спокойно вспоминать о нём, и, хотя боль утраты всё ещё саднила, была уже не такой острой, как в прежние годы. Порой ей очень хотелось о нём поговорить, но было просто не с кем – ведь не с дочками же обсуждать свою несостоявшуюся любовь!
Они познакомились, когда Марина училась на последнем курсе. Стас, молодой учёный, руководил дипломной практикой, и тема её диплома была созвучна содержанию его диссертации. Едва познакомившись, они сразу были оглушены друг другом и внезапно ворвавшимся в их жизни ощущением острого счастья, – доселе неведомого, – но не сразу это поняли, а когда поняли, долго этому чувству сопротивлялись: ведь у каждого имелись уже собственные семьи, дети. Высокий, русоволосый, он виделся ей особенным во всём, словно был посланцем иных миров: его обаяние, ум, талант казались невероятными, поражали воображение. Нельзя сказать, чтобы он был особенно красив, но в применении к нему категория красоты не работала, тут было что-то другое. У него были пронзительно-синие глаза – такие яркие бывают лишь у маленьких детей, с возрастом они блекнут, – а вот у него не поблекли! Под его синим взглядом Марине всё удавалось и всё складывалось, и поиск оптимальных методов анализа поверхностей казался увлекательной шарадой, которую они вместе разгадывали. На волне этого душевного взлёта она блестяще защитила диплом и её ожидаемо распределили в тот же НИИ и лабораторию, где работал он, под его крыло. Он стал соавтором её статей для научного журнала, помогал с кандидатской, учил тонкостям научного писательства. «Слишком уж просто ты пишешь, – наставлял он её, – а это неправильно. Так всем всё будет ясно и покажется простым, и в чём тогда сложность научной задачи, в чём твоя заслуга? В общем, это всё надо переписать, добавить терминов посложнее – обнаучить». Она счастливо смеялась и «обнаучивала», загромождая работы сложными терминами и замысловатыми формулировками – чем заумнее, тем весомее выглядел её труд! Это было похоже на игру в науку, и она, не задумываясь, приняла
Поначалу счастье видеть его каждый день озаряло радостью всю её жизнь, переносилось и на близких – на мужа, дочку, на родителей. Она словно не по земле ходила, а парила над нею. Но спустя время начала томиться. Она и не заметила, как и когда желание видеть его затмило и перевесило всю её остальную жизнь, будто и не было у неё семьи, работы, увлечений. Всё кроме него стало неинтересным, а со временем даже диссертация, за которую она поначалу так азартно взялась, отошла на тридцать второй план…
В это время и произошло их окончательное сближение. Это было похоже на лобовое столкновение, когда жертвы неизбежны. Но подумать об этом трезво она уже не могла. Всё её существование в мире свелось тогда к одной-единственной позиции: Стас. От того, увидит она его сегодня, или нет, зависело теперь всё её настроение; дни, когда они видеться не могли, представлялись ей прожитыми напрасно. Она стала зависимой от него, и это было сродни одержимости. Нечто подобное, по-видимому, происходило и с ним.
Однажды, под каким-то ничтожным предлогом – забрать документы – он пригласил её в свой дом. Почему-то ни он, ни она не посчитали это неприличным, полагая, что домашние всё равно ни о чём не догадаются! По причине воскресенья вся семья была в сборе: его мама, жена и двое мальчишек-дошкольников. Жену звали Лариса; учительница английского языка, она ради детей работала воспитательницей в детском саду. Это была очень милая, весёлая и добродушная женщина, в меру симпатичная. Марина ревниво подумала, что она очень подходит Стасу.
Пока тот искал документы, она сидела на краешке дивана, наблюдая, словно со стороны, их семейную жизнь. Шестилетний Алёшка и четырёхлетний Женька ураганом носились по всей квартире, их бабушка недовольно, будто с подозрением, косилась на гостью, а Лариса, как ни в чём не бывало, готовила обед и сновала из комнаты в кухню, иногда, словно бы между делом, разруливая мальчишечьи шалости и ссоры.
Стас нашёл наконец бумаги и присел рядом с Мариной, показывая что-то. В этот момент она, никогда в жизни не сочинявшая стихов, вдруг придумала странное короткое стихотворение, которое, не записывая, запомнила на всю жизнь. Называлось оно «Я люблю тебя».
Я люблю тебя,
Сидя рядом с тобой на диване.
А через раскрытую дверь кухни
Я вижу твою жену.
Она бросает на мою любовь рассеянные взгляды
В перерывах между твоим сыном
И твоим супом.
Именно тогда, в его доме, она вдруг остро ощутила, что физика её больше не интересует. Какое отношение вся наука мира имеет к этим синеглазым вихрастым мальчишкам, их счастливице-маме и единственному в целом свете Стасу? Что изменится в мире от её научных изысканий, станут ли Женька с Алёшкой или её Аська счастливее из-за этого?
У неё не было ответов.
Шло время, Марину постепенно переставала радовать не только работа, но и сама жизнь. В ней словно притушилась какая-то очень важная искорка, дающая ощущение счастья. В душе поселилась тоска. «Я страшно скучаю, я просто без сил, и мысли приходят, маня, беспокоя, чтоб кто-то куда-то меня пригласил, и там я увидела б что-то такое…» – песенка Высоцкого из музыкальной сказки стала тогда её девизом.
Она больше не парила над землёй. По инерции занималась домашними делами, ходила на работу, но диссертацию забросила. Дело, казавшееся таким важным ещё недавно, теперь потеряло для неё всякий смысл и привлекательность. «Зачем всё это? – думала она. – Что ещё мы хотим в этом мире разъять на части? До какого донышка будем докапывать и расковыривать материю?»