Матрёшкино счастье
Шрифт:
А полтора месяца назад этот не самый красивый и не самый успешный старшекурсник вдруг ни с того ни с сего запросто подошёл к ней на перемене и задал неожиданный вопрос:
– Вы не могли бы мне помочь?
Застигнутая врасплох, Вера остановилась в замешательстве. А он совершенно нахально, как танк, начал наступать на неё, так что ей поневоле пришлось пятиться. Он же подошёл так близко, что девушка ощутила на щеке его горячее дыхание. В другой ситуации она непременно закатила бы наглецу оплеуху, но не сейчас! Сейчас её вновь обожгли его прищуренные, чуть насмешливые глаза. Они были так близко, что она, почти не различая их цвета, сумела разглядеть озорные жёлтые искорки на радужке и пушистые светлые ресницы. Она охнула и «поплыла»; сердце её провалилось
Она знать не знала никакого Вампилова – решила, что это звезда местного театра – но поняла, что без этого самого Вампилова ей теперь никак нельзя.
Сцена происходила на глазах у всего потока. Предыдущий Верочкин фаворит-однокурсник опомниться не успел, как получил отставку, перейдя, как и многие до него, в статус бывших возлюбленных. В отношениях же с Егором Вера неожиданно сменила привычную для себя роль хищницы на роль жертвы, чувствуя, как она, первая красавица факультета, становится зависимой от невзрачного пятикурсника. Это и влекло, и пугало её одновременно.
Влюблённость в Егора не приносило желанной радости. Он был сердцеедом, не отказывал себе в маленьких удовольствиях на стороне, однако от Верочки требовал безусловной верности и безоговорочного подчинения. Но не на такую напал! Спустя некоторое время оказалось, что отставка предыдущего поклонника была мерой временной. Не желая полностью погрязнуть в опасной для её свободы зависимости от Егора, Верочка воспользовалась привычным для неё методом почувствовать себя хозяйкой положения, вновь подпустив и приблизив к себе прежнего воздыхателя. И, хотя пошла она на этот шаг исключительно ради восстановления своей стремительно падающей самооценки, довольно скоро поняла, что игра на два поля ей даже нравится. С одним из юношей она чувствовала себя влюблённой дурочкой – и в этом новом для неё ощущении находила неожиданную прелесть; в другом ей импонировали преданность и готовность терпеть все её выходки, вплоть до откровенных измен. Она тщательно скрывала свою неверность от Егора, и чуть ли не бравировала ею перед влюблённым однокурсником, однако и его отпускать от себя не желала, такого трепетного, всепрощающего, готового потерять рассудок от одного её вида. А тот, прекрасно понимая, что перешёл на вторые роли и отчаянно мучаясь, всё же мирился со своим незавидным положением, боясь лишиться и тех жалких крох, что кидала ему от своих щедрот Верочка, которая помыкала им и играла, словно кошка с мышкой. Всё это волновало и будоражило её; она готова была тянуть опасные двойные отношения до бесконечности: до тех ли пор, пока на её любовном фронте не появится новый персонаж, который сумеет привлечь её внимание, или же до критической черты, за которой может произойти что-то из ряда вон. Мысли о том, что будет, если Егор узнает о её неверности, Вера гнала подальше, предпочитая по методу Скарлетт О’Хары «подумать об этом завтра».
Мать Веры, чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля и грозит обернуться серьёзным конфликтом, если не сказать катастрофой, пыталась остановить непутёвую дочь. Однако, как ни урезонивала она своё чадо, как ни уговаривала остепениться – всё было напрасно. На все увещевания Вера с удивительным хладнокровием заявляла, что ей нравятся сразу оба и она ничего не может с этим поделать! «Да, – не без кокетливого самолюбования признавала дочь, – я, наверное, испорченная и жестокая, но такой уж я уродилась!»
Казалось, внутри неё включилась разрушительная программа, которую было уже не остановить.
Мать не находила себе места, корила за то, что не сумела правильно воспитать дочку, взывала к её совести, однако все попытки оставались тщетными.
«Ой, Мариночка, боюсь, добром это не кончится, – сетовала Зина, изливая соседке душу. – Ведь так и до беды недалеко».
Марина не знала, чем тут можно помочь,
Между тем, за Верочкиными «достижениями» поневоле наблюдал весь двор. Соседи порицали её беспутство и жалели мать. Марина же старалась девчонку не осуждать и была лишь рада тому, что её семье – по причине отсутствия в ней мужчин – Верочкины чары не грозят, а дочерям в подружки она не годилась хотя бы по возрасту.
Поднимаясь по лестнице, Марина размышляла о невесёлой судьбе своей одноклассницы, так и не познавшей женского счастья, вечно одинокой и уставшей от забот, которой даже материнство не приносило радости. Сочувствуя Зине и горюя за неё, Марина забывала на время о своих бедах, и тогда собственная боль ненадолго отступала.
Глава 5. Пётр
Дверь открыла Маша. На девочке был её любимый домашний костюм с котиком на футболке и пушистые тапочки с ушками. Едва взглянув на мать и бросив небрежное «привет», она умчалась на кухню. Марина сразу же почувствовала, дочь не одна: у неё всегда было возбуждённо-приподнятое настроение и подчёркнутая отстранённость от матери, когда приходил отец. К тому же, в прихожей стояли громадные ботинки – Петькины, конечно, больше никто из её знакомых сорок пятого размера не носил.
Пётр вышел в прихожую, помог раздеться.
– Где гуляем так поздно? – подозрительно спросил он. – Ребёнок тут один мается.
И тут же без всякого перехода миролюбиво спросил:
– Ужинать будешь?
Это была его обычная манера в последнее время. Он вёл себя в её доме нарочито по-хозяйски, словно желая дать ей понять, что он тут не чужой, что она всё ещё его женщина, при этом осознание зыбкости и иллюзорности такого положения делало его поведение противоречивым: грубоватый тон соседствовал с предупредительностью и даже услужливостью. Марина давно научилась отстранённо реагировать на эти перемены в бывшем муже, игнорируя его новые причуды.
– Буду! – безмятежно согласилась она. – А что на ужин?
На ужин были купленные Петей пельмени – это было самое любимое его блюдо. Он понимал в них толк и покупал всегда самые лучшие, похожие на домашние. Пока Марина мыла руки, он достал из шкафа приборы, положил ей порцию, добавил сметаны, заботливо подвинул стул.
– Иди скорее, садись, пока пельмени не остыли. Мы с Машей только что поужинали. А ты, Маша, ступай в детскую, решай задачу, нам с мамой поговорить надо.
Маша возмущённо передёрнула плечами.
– Да пожалуйста! Больно надо!
Скорчив недовольную мину, дочь удалилась. Проводив её взглядом, Пётр с решительным видом повернулся к Марине.
– Ну, рассказывай, мать, что и как. Где была? С кем? Почему так поздно возвращаешься?
Марина усмехнулась. Её давно уже перестали трогать эти его наезды.
– В кафе была, Петь, можно сказать, на свидании. Хлеб передай, пожалуйста. Вот никак не могу отучиться есть пельмени с хлебом! Катю Астахову встретила, в «Кастрюле» с ней посидели.
Он удивлённо присвистнул.
– Да ты что? С Катюхой? Сто лет её не видел! И как она?
– Цветёт, как и раньше. Сын Вася у неё женился, она бабушкой стала – вся в счастье! Похудела, похорошела, – такая красивая бабушка получилась. В общем, всё отлично у неё. Тебе привет передаёт.
Напряжение спало. Петя довольно кивнул и принялся рассуждать о том, что старых друзей забывать нельзя, ведь на кого ж ещё и опереться в жизни, как не на них. Марина не спорила, просто ела и смотрела на бывшего мужа. Теперь она видела его редко, как бы со стороны, и перемены в его облике стали для неё заметнее. Пётр Трофимов смолоду был высоким, богатырского сложения, с широкой костью, а теперь, в свои сорок четыре, «раздобрел», его крупно вылепленные черты лица начали оплывать, теряя чёткость. Тем не менее, выглядел он довольно импозантно, а сохранившие блеск серые глаза под густыми бровями придавали лицу молодецкий вид. Вот пусть его вид теперь Ленку беспокоит, злорадно подумала Марина, а мне уже всё равно, какие там у него молоденькие врачи-медсёстры рядом!