Матриархия
Шрифт:
Раньше сны тоже бывали достаточно яркими, но теперь они реальнее бытия. Ты просыпаешься и попадаешь в царство ярости и гнева, где тебя ежеминутно могут разорвать на части, сопротивляешься.
Во сне ты ничего не можешь сделать. Во сне ты герой сюжета.
Из пыли вылетает отрубленная голова. В воздух взметаются ошметки, кровь ляпает в пыль.
На поле свалка. Рвутся жилы, трещит кожа, мелькают израненные руки, раззявленные глотки кричат. Люди задыхаются под тяжестью чужих тел, барахтаются в пыли.
И над всем этим солнце,
Краем глаза Айзек заметил чуть в стороне движение. Сандро и Буч о чем-то разговаривают, кивают в сторону Айзека. Возле него топчется Попс: он рад, что подкосил с десяток сучек. Кенни хмурится, скрестил на груди татуированные руки. На лбу у него испарина, он не стрелял, а только смотрел и стал совсем уж белым, под своими татуировками.
Кровь похожа на черничное варенье. Ляпает в песок, как в муку, от пыли слезятся глаза.
Бук и Сандро спорят, и до группы «Лаймон» долетают обрывки разговора:
– ...и чего? Не должны? Шишки чтоль, какие?
– пучил глаза Буч.
– Они музыканты, - терпеливо втолковывал Сандро.
– Они исполняют свои функции, - он махнул в сторону побоища, - а эти - свои. Ты же не заставляешь плотника строить атомную станцию?
– Ну, я как бы это...
– Буч собрал лоб толстыми складками, будто розоватые дождевые черви шевелятся.
– Нечестно выходит, что ли?
– Ты прям как маленький, - усмехнулся Сандро.
– Они делают свое дело, мы - свое. Раньше на войнах ведь тоже, штабники - воевали по-своему. Тактику разрабатывали, план нападения или там обороны. Каждый должен выполнять свои функции, так что расслабься.
Айзек посмотрел на отрубленную (скорее оторванную) голову. Обвалялась в пыли, как пельмень, трубки и жилы вен как макаронины в панировке.
У Айзека во рту собралась кислая слюна. Совершенно без всякой связи он вспомнил разговор с Устрицей. Как же они все-таки похожи, с Толиком. Но тот жирдяй был податлив, как пластилин, а Устрица петушится.
Он еще придет, наверное, попросится назад, и тогда Айзек помучает его еще немного, проучит.
Сейчас эйфория постепенно отступала вглубь тела, растворялась и замирала в каждой клеточке: там она будет жить до следующего концерта.
Если таковой будет.
Буч теперь просто смотрит на Попса исподлобья. Сандро ушел на другой фланг. Буч хмыкнул, и, проходя мимо Кенни, толкнул плечом в спину.
– Гитаристы, мля. Вас бы туда щас. Ссыте?
– Тебе ж все объяснили, - прохрипел Попс. Кенни повернулся к Бучу, и смотрит, изучает. У Кенни и на лице татухи - зубы, на щеке, ниточка латыни, над самой-самой бровью. Когда он поднимает бровь, надпись исчезает.
– Чо?
– вновь таращит бараньи глаза Буч.
– Да вы очкошники просто, и все.
Он сплюнул, и слюна попала на затасканный тряпичный кед. Айзек много раз говорил Кенни, чтоб тот при случае нацепил что-нибудь посолиднее, но тот лишь пожимал плечами.
Свалка достигла
– Вы же трусы, вы не бойцы. Только завывать и можете, - Буч снова плюнул, но уже в сторону и прищурился. Белки глаз у него нездорово желтые, с красными прожилками.
– Айзек! Хоть ты ему скажи!
– воскликнул Попс.
– А что тут говорить?
– Айзек улыбнулся Бучу.
– Ты прав. Мы трусы. Поэтому мы ездим по всей стране и даем концерты, поэтому мы боремся против этих тварей, - он ткнул рукой в сторону поля.
– Мы конченные трусы, а ты конечно, храбрец. Только почему-то стоишь тут с нами. Дай тебе волю, ты бы спрятался в бронебойный панцирь и высовывался наружу только чтоб пожрать или посрать, - Айзек говорил спокойно, казалось, что звук рождают медленно шевелящиеся губы.
– Чего?
– Буч как будто стал меньше ростом. Даже мощные бицепсы, перетянутые шнурками вен, подсдулись.
– Я ж это... Я не пушечное мясо!
– Понятное дело. Ты - мозг. Правильно? А они - придатки.
– Чего?
– глазки Буча бегают от одного музыканта к другому. Попс ухмыльнулся и вытащил очередную сигарету, цикнул слюной сквозь зубы.
– Ты сегодня обедал?
– Чего?
– хмурится Буч. Щеки у него покраснели. Сжал кулаки, разжал, а Сандро помахал ему рукой.
– Ты это... не того!
И ушел, оглядываясь через плечо, потрусил к Сандро.
Под ногами чуть подсохшая трава. Попс ухмыляясь, выпустил дым сквозь ноздри:
– Здорово ты его отшил. Мудак!
– Нормальный такой пацик, - хихикнул Кенни.
– Он тебе на ботинок харкнул, - брезгливо поморщился Попс, и Кенни безразлично пожал плечами.
– Устрицу не видали? Чем угодно готов поклясться, что он не ТАМ.
Айзек перевел взгляд на поле. Женщин двадцать осталось, истрепанные, окровавленные, а лица черные, и поблескивают белки глаз.
Сандро и бойцы орудуют вилами, лопатами. Парни, с оскаленными зубами и серьгами в ушах. Парни с длинными конскими хвостами, парни с дредами. Обычные, круглолицые семьянины, худые, толстые. Подростки, пареньки, которым бы задавать жару некоторым из крошек, и тыкать в них отнюдь не ножами.
Потерь много. Потому что эти сучки не знают страха, потому что они подчиняются какой-то программе, мелодии, которая звучит у них в мозгу.
Но вот последний удар лопатой.
Устрица утер со лба пот, оперся на черенок, тяжело дыша.
Потом кто-то кричит «Ур-аа!». Кто-то «Е-е-е-е!». Кто-то выкрикивает матюки. Но все радостно подпрыгивают, хлопают друг друга по плечам, и начинается очередной виток пыльной кутерьмы, прямо на телах поверженных врагов.
Устрица прошел мимо Кенни, Попса и Айзека. Даже взгляда не поднял. Он перепачкан кровью, сквозь дырки в одежде проглядывает исцарапанная кожа. Его хлопают по плечам, поздравляют, и он сам что-то вопит.