"Матрица" как философия
Шрифт:
Да, с какими бы намерениями она не предпринималась, симуляция является фундаментальным расширением реальности. Это возвращает нас к нам самим и нашему обществу. Достигли ли мы той ступени, на которой виртуальная реальность действительно лучше, чем реальное положение вещей? Может ли быть так, что искусственный вкус банана более приятен или может быть сделан более приятным, чем сам банан? Можем ли мы представить тот день, когда суперкартинка Большого Каньона в кинотеатре IMAX превзойдет то, как реально выглядит Большой Каньон? Уолкер Перси, философски ориентированный романист, однажды заметил, что было бы гораздо интереснее столкнуться с Большим Каньоном неожиданно, чем прибыть к нему в туристическом автобусе. Представьте, что в ходе эксперимента компания IMAX пристегнула вас к электрическим датчикам, которые временно уничтожили любое знание о существовании Большого Каньона, так что вы могли бы подъехать к нему на лошади и получить потрясающее впечатление. Подопытные затем могли бы со знанием дела говорить: «Если у вас есть только три часа, плюньте на Каньон и отправляйтесь прямиком в IMAX. Это потрясающе. Если у вас больше
СИМУЛИРОВАННАЯ, ИЛИ ВИРТУАЛЬНАЯ, РЕАЛЬНОСТЬ МОЖЕТ БЫТЬ (И, ВОЗМОЖНО, БУДЕТ) ПРЕДПОЧТИТЕЛЬНЕЕ НОРМАЛЬНОЙ РЕАЛЬНОСТИ
Что предпочтительнее — реальный мир или усовершенствованный виртуальный мир? Какую таблетку вы выберете — синюю или красную? Как мы только что увидели, при соответствующих технологических достижениях и наличии квалифицированного и доброжелательного программиста виртуальный мир будет действительно привлекательнее реального. Это прекрасно проиллюстрировано в сцене, где Сайфер дезертирует и начинает работать на неподражаемого агента Смита. Сайфер, наслаждаясь сочным куском мяса и бокалом прекрасного красного вина, говорит: «Я знаю, что этот бифштекс не существует. Я знаю, что когда кладу кусочек в свой рот, Матрица сообщает моему мозгу, что он сочный и вкусный. Знаете, что я понял за девять лет? Неведенье—это блаженство».
Матрица раздает сочные куски, реальный человеческий мир довольствуется пресной кашицей. Матрица располагает замечательными ночными клубами, а реальный мир — нет. У Матрицы имеется женщина в красном платье, у реального же мира… впрочем, есть Тринити (ну конечно, всегда случаются исключения). Но дело в том, что Матрица — это рай чувственных удовольствий, которые могут сравниться с реальным миром. И Сайфер, как прожженный гедонист, искатель удовольствий, не склонен подстраиваться под извечные мечты человечества и прочий идеалистический мусор. Он хочет вернуться в киберреальность и желает сделать все необходимое, чтобы избежать еще девяти лет все той же кашицы. С другими членами команды «Навуходоносора» все иначе. Для них есть нечто большее, чем удовольствие, а именно правда и свобода. Особенно для Нео, который рано обнаруживает в себе отвращение к «судьбе» и неверие в нее, потому что ему «не нравится идея, что я не контролирую свою жизнь».
Таким образом, на первый взгляд виртуальный мир предпочтительнее только для поверхностного гедониста, который равнодушен к греху самообмана, в то время как реальный мир предпочтительнее для того, кто думает о более важных вещах, таких как правда, свобода, независимость, подлинность существования. Выдвигая это положение, мы получаем старомодную голливудскую морализаторскую историю. Совсем даже не постмодернистскую. И конечно, весь сюжет фильма развивается в связи с благородной борьбой за свободу от тирании машин и их злой Матрицы. Но фильм, несмотря на все это, открывает нам в нескольких словах то, что единственный правый — Сайфер. Я убежден, что верный путь — предпочтение симулированного мира реальному.
И вот почему. Матрица не просто предлагает чувственные удовольствия. Фактически она дает почти все, что мы могли бы хотеть: от самых поверхностных до глубочайших из удовольствий. Машины не сделали мир ограниченным необходимым, предоставляя возможность посещать музеи и концерты, читать Шекспира и Стивена Кинга, влюбляться, растить детей, завязывать глубокую дружбу и т. д. Весь мир лежит у наших ног, исключая (что, возможно, и к лучшему) некоторые его неприятные стороны, ведь машины имеют особую мотивацию создавать и поддерживать мир без разочарований, несчастных случайностей, болезней и войн, чтобы максимизировать получаемую энергию. Реальный мир, с другой стороны, представляет собой пустыню. Библиотеки и театры разрушены, а небо всегда серое. Действительно, вы должны были бы лишиться ума (по меньшей мере, быть не от мира сего), чтобы выбрать реальный мир. (Не потому ли Киану Ривз выглядит таким адекватным своей роли?) Сейчас мы говорим главным образом не о гедонизме, а, используя терминологию Джона Стюарта Милля, о «высших способностях» и глубоких и разнообразных типах удовольствий, происходящих из них. Такое удовольствие найти гораздо легче в Матрице, чем в «пустыне реальности». [179]
179
Так что если Нео выбирает красную таблетку, я вместе с Сайфером выбираю синюю, хотя и не во имя одних лишь комфорта и чувственных наслаждений. Существует, однако, и третья позиция. Робин Бек (Beck R. You Won't Know the Difference So You Can't Make the Choice // Philosophy Now. December 2000 — January 2001. P. 35–36) доказывает, что «нет рациональных оснований для принятия решения», поскольку «эпистемологически миры равноценны», ибо дано, что любой мир выглядит «равно реальным» при любой проглоченной таблетке. Правильным будет сказать, что при любом пути, который мы выберем, наш мир должен быть реален, и нет никакой разницы в этом отношении. Но и при таком угле зрения миры очень отличаются и синяя таблетка отправит нас в гораздо лучший мир.
Что же в отношении правды и свободы, независимости и подлинности существования? Машины, возможно, и не беспокоятся о том, что вы делаете в виртуальном мире. Вы можете рисовать, сочинять музыку, поддерживать правительство или бороться с ним. Вы свободны во всем, как вы свободны сейчас, вы не можете делать только одного: пытаться отключить Матрицу, или подстрекать других к тому, чтобы отключить ее, или убивать агентов, которые пытаются остановить людей, пытающихся
СМОДЕЛИРОВАННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ МЕТАФИЗИЧЕСКИ ТАК ЖЕ (ЕСЛИ НЕ БОЛЕЕ) РЕАЛЬНА, КАК И «НЕПОДДЕЛЬНАЯ» РЕАЛЬНОСТЬ
Во-первых, несколько строк из теоретика постмодернизма Жана Бодрийяра:
Само определение реального таково: то, что можно равноценно скопировать… В границах этого процесса копирования реальное — это не только то, что может быть воспроизведено, но и то, что всегда уже воспроизведено. Гиперреальное превосходит представление только потому, что оно полностью является симуляцией. Искусственность является специфической основой реальности. [180]
180
Baudritlard. Simulations… P. 146, 147,151.
Когда Морфеус берет Нео в первое путешествие по запрограммированному компьютерному киберпростран-ству, Нео хватается за кожаное кресло на фоне белой яркой пустоты и спрашивает Морфеуса: «Не хочешь ли ты сказать мне, что это нереально?» Морфеус отвечает: «Что такое реальность? Как ты определяешь, что реально, а что нет?» Это не проходной момент и не просто риторический вопрос. В необычном контексте фильма и нашего еще более необычного технологического мира это вполне законный вопрос. Следующее утверждение Морфеуса только подтверждает это. Он говорит, что реальность — это то, что мы можем чувствовать, обонять, пробовать и видеть, и все это состоит из «электрических сигналов, интерпретированных нашим мозгом». Но если чье-либо восприятие виртуальной реальности также является следствием электрических сигналов, воспринятых мозгом, тогда может казаться, что виртуальная реальность столь же реальна, что и обычная.
В другой сцене Нео везут к Оракулу. Оглядывая в окно окрестности, он узнает место и восклицает: «Боже, я обычно ел здесь… действительно хорошая лапша». Только когда он разочарованно опускается на свое место, ему становится ясно, что «у меня есть эти воспоминания… и ничего из этого не было». Не было? Однако он помнит их. [181] В отличие от ложных воспоминаний (скажем, таких, которые порождаются сомнительными психотерапевтическими методиками), воспоминания Нео одновременно переживались им как происходящие в настоящем. Его впечатление от ресторана привело к дальнейшим посещениям заведения. Другими словами, его впечатление от ресторана связано отношениями с другими его впечатлениями и поведением. Оно даже находится в связи с впечатлениями и поведением других человеческих существ, тех, кого Нео брал в ресторан в виртуальном, интерсубъективно разделенном мире. [182] Таким образом, те воспоминания действительно соответствуют тому, что произошло. Можно в принципе найти следы этих воспоминаний в мозгу других человеческих существ, лежащих в коконах, подключенных к Матрице.
181
Это вызывает в памяти строчку из песни 1960-х гг. Both Sides Now. «Это те иллюзии жизни, которые я вспоминаю / В действительности я совсем не знаю жизнь».
182
Почему интерсубьективно? В Матрице не заведено, чтобы каждый индивид имел собственную матрицу, скорее все население людей живет в одной и той же Матрице. То, что личность там делает, засвидетельствовано и воспринято другими.
Идея о том, что реальность и наше знание о ней коренятся в чувственном восприятии (зрение, осязание и т. д.), которое у нас есть, является основным принципом философского эмпиризма — философии, которая не менее влиятельна сегодня, чем тогда, когда она впервые приняла свою современную философскую форму (в XVII и XVIII веках). Согласно Дэвиду Юму, не может быть другого обоснования нашего знания, нашей веры в то, что реально, чем то, что мы видим, слышим, обоняем, пробуем на вкус и осязаем. Сейчас кто-то может отрицать это, говоря, что Нео и другие человеческие существа в Матрице в действительности не видели и не слышали ничего. Однако у них был такой же тип чувственного восприятия, как и у нас. И поскольку нет ничего, что принципиально разделяет их чувственные восприятия с нашими, нет никаких внешних доказательств, доступных им (также нет их и для нас), которые могли бы показать, что их чувственные восприятия являются просто плодом воображения; отсюда следует, что для них Матрица так же реальна, как наш мир реален для нас, поскольку и у нас, и у них предполагается одинаковый тип чувственного восприятия. [183]
183
Эта позиция зависит от признания определенного принципа верификации, согласно которому утверждение имеет смысл и истинно, если и только если существует возможный метод его проверки. Сам по себе этот принцип может быть оспорен.